Кажется, я начинаю стареть

Неисправимый оптимист и жизнелюб ветеран Великой Отечественной Леонид Коткин по-прежнему в строю.

Девять лет назад Леонид Семёнович вслед за дочерью и зятем перебрался с Дальнего Востока на Дон.

– В Кагальнике меня сразу выбрали председателем Совета ветеранов. Было нас тогда два с лишком десятка. Сейчас осталось семеро. И то половина – лежачие, – с грустью подытоживает счёт Леонид Семёнович.

Эта ситуация напоминает ему те годы юности, когда также часто приходилось хоронить боевых друзей.

Фронт не дошёл до Алтая, где жила семья Коткиных, а война дошла. Отца призвали в армию сразу. Вскоре отправились воевать старшие сыновья: Валентин, Вениамин, Иннокентий.

– Мама наша происходила из семьи интеллигентной: отец – художник, мать – врач. Да и сама получила приличное образование в Москве, окончив что-то вроде института благородных девиц. Но до войны она не работала. А в 1941-м устроилась секретарём на какое-то предприятие. И остался я, двенадцатилетний пацан, по сути беспризорником. Никому не нужен, сам себе на уме. А улица у нас была хулиганистая. От друзей же никуда не денешься. И если б мать не пристроила меня в оркестр военного училища, я бы обязательно попал в тюрьму, – вспоминает ветеран.

В самом начале войны в Барнаул эвакуировали из белорусского города Лепеля артиллерийско-миномётное училище. Ускоренным курсом готовило оно младших лейтенантов для командования взводами. И каждые полтора-два месяца увозил на фронт эшелон 700-800 молодых офицеров. При училище, как и в каждом полку, полагалось по указу Сталина иметь свой духовой оркестр. Где был недокомплект, набирали музыкантских воспитанников.

– В этом статусе я и попал в коллектив училища. Дома у нас был рояль, и все мы с братьями учились в музыкальной школе. Капельмейстер прослушал меня. Ноты я знал, просто на дудке не играл. Через неделю я уже сидел в оркестре и на альтушке – духовой трубе – исполнял весь репертуар.

Так прошло два года. За это время тысячи выпускников училища отправились на фронт. Рвался воевать и Леонид, как отец, как братья, как эти постоянно меняющиеся курсанты-артиллеристы. И однажды случай подвернулся.

В каждом эшелоне, отправлявшемся на запад, полагался сигналист. И поскольку поезд мог добраться до места когда за десять дней, а когда месяца за полтора, дирижёр костяк оркестра не трогал, а посылал сопровождающими музыкантских воспитанников. В начале мая 1943-го выпала очередь Леонида. Начальником эшелона был назначен старший лейтенант, находившийся в барнаульском госпитале на излечении. Совсем молодой, но уже опытный вояка, отмеченный за подвиги орденами Отечественной войны, Красной Звезды и двумя медалями «За отвагу».

– А мне так не хотелось возвращаться. Да что же это: все воюют, один я в семье – нет. И вот я всю дорогу уговаривал-уговаривал командира и уговорил. В середине июня прибыли мы в район Белгорода. Начальник эшелона сдал лейтенантов, взял человек пятнадцать с собой и привёз в дивизию. Отправились в часть. Меня он никому не показывал. Попав на место, выстроил батарею и спрашивает командиров пушек, у кого не хватает бойцов. Командир четвёртой пушки сказал, что вчера тяжёлые ранения получили оба его подносчика снарядов. «Одного я тебе привёл, – кивнул старший лейтенант на меня. – Не давай ему никаких поблажек, он боец. Ты за него отвечаешь. Чтоб никуда без спроса не уходил». Так началась моя военная эпопея, – буднично поясняет Леонид Семёнович.

Прятали Лёню не случайно, и простым бойцом не зря записали. Незадолго до его прибытия был в полку сын. При одном из вражеских налётов бомба в клочья разорвала ребёнка, и комдив строго приказал: «Пока я командую этой дивизией, чтоб в ней пацанов больше не было».

В задачи батареи входило отражать атаки немецкой авиации на охраняемый объект – и если уж не сбить самолёт противника, то хотя бы помешать ему прицельно сбросить бомбы. Потому подносчику снарядов во время налётов зевать не приходилось.

– Сначала было страшно, – признаётся ветеран. – Летит самолёт на тебя, стреляет. А ещё фашисты придумали сбрасывать с высоты пустые металлические бочки с пробоинами разного диаметра. Вой, свист от таких «холостых снарядов» исходил совершенно жуткий.

Первое ранение пришлось в плечо и руку. Отправляться в госпиталь парень отказался, лечился в санроте дивизии. Товарищи подсказали, что вернуться из тыла не получится. Весь подходящий к фронту, особенно к ближней его линии, транспорт тщательно досматривался НКВД и СМЕРШем. Пацанов отправляли назад: у кого родители есть – домой, сирот – в ФЗО или ремесленные училища. Так, три ранения и контузию залечивал юный вояка на месте. Сложнее всего перенёс контузию. Взрывная волна подняла подростка в воздух и отбросила метров на пятнадцать. Счастье, что упал на свежий бруствер окопа. Иначе...

А маме Лёня писал, что околачивается на кухне, помогает повару чистить картошку. Рассказывал только хорошее: про концерты артистов, например. Пересеклись военные дороги Леонида с фронтовыми гастролями Руслановой, Шульженко, Утёсова.

– Но больше всего поразил Иван Семёнович Козловский. Это ж такой тенор! За душу брал.

Бывало, пели бойцы и сами у костра про трёх танкистов, про огонь в печурке, про Катюшу, что выходила на берег крутой. «Без песни как жить?» Но такие моменты случались редко. В короткие передышки выспаться бы да пушку в порядок привести, почистить.

Карьера Коткина росла. И звание получил – сначала ефрейтора, а к концу войны – сержанта, и в заряжающие перевели. Теперь не он, а ему подносили снаряды. А на груди пятнадцатилетнего артиллериста засверкала первая медаль – «За боевые заслуги». Фронт тем временем уходил на запад.

– Но до Берлина мы не дошли. В конце апреля чехи подняли восстание, и Гитлер бросил на его подавление личную дивизию СС. Мы срочно развернулись и через Словакию в ночь с 8 на 9 мая сходу ворвались в Прагу. Фашисты сопротивлялись рьяно. Но мы их выдавили. В городе вести бои намного сложнее, чем на открытой местности, – из каждого окна в тебя в любой момент может вылететь пуля. Послали переговорщиков, чтобы немцы сдались. Но они отказались капитулировать и ушли в леса. Знали, что в Союзе эсэсовцам грозило десять лет лагерей. Вот и хотели попасть к американцам. Но уйти мы им не дали: половину уничтожили, половину взяли в плен. Как же мы радовались победе!

Маме Коткиных повезло встретить после войны всех четверых сыновей. Муж вернулся раньше. Израненного, его привезла медсестра в январе 1945-го.

– Тогда только появился пенициллин, и мама продала из дома всё, что было ценного, чтобы покупать это лекарство. На полтора года она продлила жизнь отца. В августе 1946-го, отметив пятидесятилетие, он умер.

Леонид, закончивший войну шестнадцатилетним пареньком, поступил в Гнесинку. А в двадцать был призван на срочную. Вместо трёх затянулась его служба до четырёх лет. Да так и остался он в армии по контракту. К тому времени у него уже была жена и две дочурки: Светланка и Людмила. Прослужил Леонид Семёнович до 1970 года. Мог бы с чистой совестью отдыхать с этого времени. Однако теперь его находила гражданская работа. И хоть терял из-за этого часть пенсии, совесть коммуниста не позволяла отказываться от назначений. Не сидит без дела и сегодня. Особый спрос на ветеранов в канун Дня Победы. Предстоят у Леонида Семёновича встречи со школьниками и в этом году. Для них та война, если она не киношная, ассоциируется с убелёнными сединой стариками. А он ведь защищал Родину в их возрасте. Он и сейчас ощущает себя в душе тем бесстрашным мальчишкой. И только подходя к зеркалу, как рассказала дочь Светлана, с удивлением замечает: «Кажется, я начинаю стареть...»

Людмила ВОРОБЬЁВА
с. Кагальник, Азовский р-н, Ростовская обл.
Фото автора и из архива Л.С. Коткина