«Мягко выражаясь, я хочу прокукарекать»

Изобретение Альберта Залетаева опередило время, но с прошлого века «пылится» невостребованным

Звонивший сразу потребовал к телефону директора издательского дома или редактора газеты. По тону чувствовалось – «ниже» общаться не привык. И всё же я спросила, по какому поводу обращение.

Альберт Вениаминович представился, уточнив, что является единственным в России носителем такого имени-отчества. Разве что был его полный тёзка – доктор Цессарский в известном партизанском отряде Медведева.

– Мне 82 года. Ну, вы понимаете, каждый день может быть последним. И я боюсь, что моё изобретение – почвообрабатывающее орудие – уйдёт вместе со мной.
Редактор, выслушав мои доводы, согласилась: «Надо ехать». Не откладывая в долгий ящик решила договориться о встрече.

– Жду, – коротко отозвался Залетаев. – Хотя лучше я сам. Я бы сегодня приехал, но не могу сесть за руль – за обедом выпил 50 грамм.
Причина рассмешила и ещё больше расположила к герою:

– Альберт Вениаминович, вы уж определитесь: вы – «туда» или «с нами»? – обидеть вопросом не боялась, уже поняв, что с чувством юмора там всё в порядке.
Заочное знакомство по интернету открыло многое. На счету изобретателя, конструктора А.В. Залетаева сеть хранит десятки патентов и авторских свидетельств. На счету писателя Александра Альберта – несколько художественных книг.

Как Толик стал Альбертом, а Альберт – Александром

Три имени и два дня рождения как будто определили, что мальчишке этому в жизни будет многое дано. Ну, и спросится соответственно. Родился он в достаточно простой семье, но гордиться предками есть повод. Отец преподавал математику и был директором школы в селе Дегонка. В глубину по его линии мужчины были священнослужителями со всеми вытекающими в постреволюционное время последствиями. Маме продолжить семиклассное образование помешали рождение детей и война. Её линия шла от мастеровых чугунно-литейного завода в Песочном (ныне город Киров). Дедушка матери получил ещё при Столыпине пару гектаров земли, где отстроил хутор и собственную кузню. Когда коммунисты захватили это хозяйство, семья перебралась в Дегонку. И уже дедушка Альберта построил дом, в половине которого разместил новую кузницу. По этой части знаменит он был на всю округу.

– Про имя история такая: на свет я появился 9 февраля 1939 года. Папа в это время находился на военных сборах, и мама сама назвала меня Анатолием. Вернувшись, отец порвал свидетельство, поехал в соседнее село и там зарегистрировал меня Альбертом (может, в честь Эйнштейна?), родившимся 26 февраля. Дело в том, что их первенец, Анатолий, умер в возрасте восьми месяцев. На этом мои переименования не закончились. Я был некрещёный, поскольку отец выступил категорически против. Но когда он был уже на фронте, бабушка понесла в храм под какой-то праздник бумажку «во здравие», куда записала и раба божьего Альберта. Поп сказал, что это имя нехристианское, имя собачье и читать его во здравие он не станет. Бабушка прибежала домой и переписала ту бумажку. И до 18 лет, до выпуска из мореходки, я был Александром. Кстати говоря, имя Альберт страшно не любил, потому что оно немецкое.

На линии фронта

Повествование одной из биографических книг писателя предваряется чёрно-белым снимком: два мальчонки лет четырёх, в картузах не по размеру, в видавших виды пиджачках, явно перешитых из изношенной одежды старших, стоят с независимым видом на фоне хозяйственных построек. Альку с закадычным другом Толиком Тришкиным сфотографировал кто-то из немцев.

Два года Дегонка была под оккупацией. И всё это время фронт находился в пяти километрах от села, так что обстрелы случались постоянно. Как-то, когда маленький Алька сидел под печкой, дедушку влетевшим в дом осколком прошило со спины навылет. «Зоя, – обратился он к дочери, держась за живот, – меня убило!» Внук с ужасом наблюдал, как расползается по белой рубахе алое пятно. Той же ночью дедушка умер. Много позже Альберт Вениаминович нашёл в немецких бумагах, когда был артиллерийский обстрел Дегонки – с 11 на 12 февраля 1942 года.

Также в доме был ранен шальной пулей один из дядьёв, младший мамин брат. Начиналась уже гангрена, и бабушка повезла сына в соседнее село, где располагался немецкий госпиталь. Уколы пенициллина спасли не только жизнь, но и ногу подростка.

Запомнилось от той голодной поры, как ходили с мамой на поле неубранной картошки. С трудом поднимая ноги с налипшими килограммами мокрой глины, искали мёрзлые клубни. Из них потом готовили синенькие оладушки, «необыкновенно вкусные», которые народ прозвал тошнотиками. Ещё запомнилось мальчику, как бабушка за руки опускала его в яму, куда немцы сбрасывали отходы. Там он искал кости, которые потом долго кипятили, вываривая из них хоть какой-то жир.

В эту же пору испытал Алька самый жуткий в своей жизни страх. Дядя Валя, который был старше всего на шесть лет, подговорил племяшку украсть у немцев карбид. Бочка стояла на улице. Когда часовой отлучился, малыш набил полные карманы того самого пиджачка кусками карбида и собирался уже убегать. В это время и вернулся немец. Фальшиво улыбаясь, он достал из кармана конфетку, а когда мальчик протянул было за ней ручонку, оккупант схватил ребёнка за шиворот и так наподдал сапогом, что он перелетел через канаву и, по всей видимости, потерял сознание. А фашист ещё для острастки прошил воздух над головой автоматной очередью.

– До сих пор помню ужас, охвативший меня от мысли: немец увидит, что я – вор. Это самое страшное преступление для человека – быть вором, учила бабушка с малых лет.

Так жалко было Буратино

В 1944-м, когда немцев уже погнали на запад, в село приехала учительница. К тому времени Алька читать умел и очень обрадовался, что привезла она много новых книг. А когда в одном из чудом уцелевших домов (отступая, немцы сожгли почти все постройки) собрали разновозрастных учеников за большим общим столом, за компанию отправился и пятилетний мальчик. Но ему очень быстро надоело слушать, как складывать слоги, он поднял руку и отпросился: «Можно я пойду? Там бабушка блины собиралась печь».

Каждый раз, когда мама читала «Золотой ключик», слёзы сами начинали течь у него от жалости к Буратино, которого забрасывали в глиняном горшке костями, и он просил не читать дальше. И не заметил даже, как сам научился бегло читать в четыре года. 

Второй раз пошёл в школу в шесть. Учительница часто сажала его читать одноклассникам. Учёба давалась легко по всем предметам. К концу седьмого класса Александр (тогда ещё) Залетаев задумался о будущей профессии. Выбирал из двух: геологом или моряком. К морскому выбору склоняли рассказы дяди Коли, служившего на Чёрном море на линкоре «Парижская коммуна». Ну, и немаловажным «за» было бесплатное питание и обмундирование. После войны в семье родились ещё трое детей, сын и две дочери, жилось трудно.

Объявление о наборе в ростовскую мореходку семиклассник нашёл в газете. Но вот беда – принимали туда только с 15 лет. Пришлось идти в восьмой класс, совершенно не нужный для поступления. Через год за аттестатом отправились с отцом. Директор документы потенциального медалиста отдавать не хотел, но Вениамин Михайлович заверил его, что никуда сын до очередного сентября не денется – денег в семье нет.

– Плохо он меня знал, – говорит Альберт Вениаминович.

Побег из дома

Деньги – 150 рублей – парнишка занял у тётушки. Заранее спрятав фанерный чемоданчик со сменой белья (трусы и майка – не было даже лишней рубашки) и учебниками, в намеченный день отправился на вокзал. Билет от Калуги до Ростова стоил 136 рублей. На всё про всё осталось 14 рублей, два из которых нужно было отдать за вошебойку. Пройти её следовало обязательно, без этого не селили в общежитие. Голая койка с панцирной сеткой, никого знакомых и 12 рублей на ближайшие две недели. Можно было бы расписать эти дни жесточайшего голода очень подробно. Даже сегодня пенсионер помнит каждый кусок хлеба, купленный в тот период, но достаточно будет рассказать про одну-единственную котлетку.

На все экзамены абитуриент Залетаев заходил первым. На устных готов был отвечать сразу без подготовки. Полторы тысячи парней претендовали на 120 мест. Все экзамены наш герой сдал на пятёрки, хотя дошло уже до того, что и двигаться старался осторожно, от резкого движения начинала кружиться голова. В таком состоянии зашёл как-то в магазин. Долго выбирал и наконец указал продавщице на котлетку. «Детка, она же сырая», – с жалостью предупредила женщина. «Мне такая и нужна», – ответил гордо, удивившись, что здесь продают сырые котлеты. Вышел и за углом, смакуя, съел полуфабрикат до последней крошки.

Экзамены были позади, но оставалось ещё пройти мандатную комиссию, в которую помимо преподавателей входил кэгэбист. Его-то вопросов больше всего и боялся абитуриент. Сам два года жил в оккупации, отец был в плену. Обошлось.

Жизнь стала входить в определённое русло. Поселили в двухместную комнатку, выдали матрас. Комендант стал давать новобранцам работу по общежитию, расплачиваясь консервами. А однажды сформировал из них бригаду для разгрузки вагона с углём. Всю ночь ребята кидали вручную неподъёмный груз, многие были такие же изголодавшиеся. Зато утром порадовал расчёт – каждому выдали по пять (!) рублей. В кафе на углу Энгельса и Островского будущий моряк заказал себе кабачки в сметане. Это было самое дешёвое блюдо в меню.

– Вкуснее, конечно, я никогда ничего не ел, – вспоминает то ощущение собеседник.

А вскоре привалило целое состояние. Родители, догадавшись, куда пропал сын, отправили на адрес мореходки им. Седова 150 рублей. Там среди абитуриентов Залетаева не нашлось, и перевод чуть было не вернулся назад. Но слух про человека, сдавшего все экзамены на пятёрки во второй мореходке – на Обороне, уже широко распространился в «узких кругах», и перевод нашёл-таки адресата.

Моряк вразвалочку сошёл на берег

В училище калужанин постигал науки так же легко и успешно, как и в школе. Поэтому мог выбирать лучшие места для прохождения практики и работы.

– После первого рейса в Северную Атлантику, где три с половиной месяца ловили селёдочку, вернулся в Ростов, женился и повёз жену в Ригу. Готовился ко второму выходу в океан, был уже вторым помощником капитана, но... поднялась температура. Лечили от воспаления лёгких. Оказался тиф. Двенадцать дней пролежал в рижской больнице. Болезнь дала осложнение на глаза. С флота пришлось уволиться. Ну, это правильно: что слепой штурман будет делать на море?

Альберт Залетаев поступил в ростовский филиал Одесского института инженеров морского флота. В 1962 году в связи с Карибским кризисом был призван до 1966-го на службу в ВМФ, в город Севастополь.

Затем лейтенант запаса за 16 лет в ЦПКБ Министерства морского флота прошёл путь от старшего техника до ведущего конструктора, начальника отдела. На это время пришлись первые десятки патентов изобретателя. КБ работало суперрезультативно, пока сверху не стали вставлять палки в колёса. Поэтому в 1985 году моряк без сожаления покинул должность, где получал 360 рублей, согласившись на треть этого оклада в НПО «Дон», куда пригласили создать опытное проектно-конструкторское бюро с опытным производством. Конструктор переехал из Ростова в посёлок Рассвет, который полюбил навсегда. И началась новая, интересная, творческая работа.

– Пока в 1991 году я не сделал комбайн, который в два раза превосходил по показателям знаменитый «Дон-1500». Мы собирали его на «Ростсельмаше» в экспериментальном цеху. И гендиректор даже не знал, что у него под боком делается альтернативная машина. Наш образец получил имя «Дон-3200». Цифры в данном случае, как и у ростсельмашевского комбайна, обозначают ширину молотильного барабана. То есть у нас барабан был более чем в два раза шире. Другим существенным отличием стала компановка. У «Дона-1500» за кабиной стоит двигатель, за ним бункер. Получается, вся тяжесть впереди, из-за этого комбайн прыгает. Мы, разместив за кабиной бункер, затем молотилку и двигатель, уравновесили тяжесть. А настройки зазора молотильного барабана позволили добиться минимального повреждения зерна – всего 8%, тогда как у 1500-го этот показатель доходил до 90%.

Демонстрационные испытания проходили на Дне поля, где участвовало всего восемь образцов. Разработка НПО «Дон» по всем показателям превзошла другие комбайны.

– Через день меня сняли с должности, а ещё через день закрыли КБ. Дело в том, что «Ростсельмашу» как раз выделили 10 млн рублей на то, чтобы на 500 кг снизить вес комбайна. А наш и так был на 2,5 тонны легче.

И всё равно годы работы в конструкторском бюро НПО «Дон» Альберт Вениаминович считает самыми продуктивными и счастливыми. В этот период он разработал культиватор со струной, способный сократить в несколько раз использование горючего и обеспечивающий влагозадержание. Об этом изобретении сам конструктор рассказывает в статье «Проволока “пашет” неглубоко, но эффективно» на девятой странице данного номера. Собственно, благодаря ей и состоялось знакомство «Крестьянина» с этим многогранным человеком.

– За комбайн я рассказал к слову. Понятно, никто им сегодня не заинтересуется. А вот за культиватор, где рабочим органом является стальной трос, мягко выражаясь, я хочу прокукарекать.

Писатель Александр Альберт

Смысл псевдонима, под которым выходят книги Залетаева, по-моему, вполне понятен. Мне стало интересно другое: как пришёл наш герой к этому занятию. Ведь и после конструкторского бюро, даже будучи уже пенсионером, без дела он не сидел. В Америке у знакомого фермера подсмотрел, как миллионы калифорнийских червей трудятся над производством гумуса. И устроил такую же ферму в Рассвете. Потом 20 лет занимался пластиковыми окнами, воплощая самые затейливые придумки заказчиков. Видно, усвоенное с детства кузнечное ремесло, когда делал друзьям самокаты и прочие мальчишеские игрушки, не прошло даром, осталось в руках мастерство. И вот новый виток в жизни: член Интернационального Союза писателей, его книги получают авторитетное признание, входят в списки лучших.

– Что подтолкнуло стать писателем?

– Когда понял целую кучу противоречий по началу войны. Отправной точкой стал рассказ отца. Он попал в плен 8 июля, на семнадцатый день войны, на выходе из второго окружения под Минском. Все практически безоружные. У отца были наган и три патрона. Он офицер. У остальных и того не было. Я долго искал сообщения Совинформбюро, чтобы сопоставить их с тем, что было на самом деле. Эту правду я выцарапывал из многих источников. Материал собирал 40 лет. Я читал воспоминания хирурга Юго-Западного фронта. Когда они поехали на войну, им встретились бойцы мотомеханизированного батальона с лопатами на плечах. Таких батальонов, по-моему, было десять. Отступали, бежали, потому что лопатами против танков как бы неудобно было воевать. Та же картина в Прибалтике, их вооружили английскими винтовками тысяча восемьсот какого-то года, по два патрона на винтовку. То есть это были брошенные бойцы. Вот отец строил дот, но немцы не пошли на него. И весь этот фронт оказался в плену – 380 тысяч пленённых только под Белостоком. У отца на запястье номер начинался со 120 тысяч. Он всю войну пробыл в лагерях. Трижды бежал. Первый раз в Белоруссии. Выдал местный житель. Потом делал попытки в Польше, в Германии. К тому времени уже выучил немецкий язык. Догнали. Так что самым пронзительным «рассказом» о войне стал для меня вид отцовских ног, разорванных фашистскими овчарками во время третьего побега. Освободили его из Маутхаузена американцы. Вскоре отец вернулся домой. Повезло еще, что не попал в советские лагеря. Спасло, наверное, что остро не хватало учителей.

Однако историческими темами писатель не ограничивается. Говорит о том, о чём не каждый осмеливается «кукарекать».

Людмила Воробьёва
Фото автора и из архива А.В. Залетаева