Я, девочки, эгоистка!

В палате с наслаждением ругали мужей. Жены «всех мужей-сволочей» - скупердяев, бабников и выпивох - жевали-пережевывали свои обиды. Поправлялись медленно.

Молоденькую Юльку – жалели всем отделением: третий день в больнице, а от мужа – ни слуха, ни духа. Привез и сгинул. В уважительные причины - в аварию попал, в милицию, в тюрьму – женщинам не верилось. Их жизненный опыт подсказывал варианты пострашнее: либо пьет по черному с дружками, либо застрял в постели с какой-нибудь шалавой. В «шалаву» верилось, конечно, охотней, и подробности несомненной для всех измены безжалостно сыпались на бедную юлькину голову. От ужаса и ревности девочка покрывалась красными пятнами, температурила и рыдала в голос.

Прибегал дежурный врач Алексей Викторович – молодой, симпатичный, три года после института. Мерил давление, колол успокоительное, вздыхал и обещал вызвать психотерапевта. Женщины не спешили его отпускать, задавали сложные «медицинские» вопросы и жаловались на здоровье, играя глазами.

Кокетничали с врачом все, кроме Валентины…Она была в палате старшей - сорок пять лет. Муж к ней приходил ежедневно, и видно было: на Валентину он не надышится.

- Ох, девочки, вас послушать: мужикам только бабу и подавай. Чего зря душу рвать? Поганое это чувство, ревность… Себе только во вред, - Валя оборвала песню «все мужики кобели проклятые». – Девчонку бы пожалели!

-Ты-то откуда знаешь? Петька твой - образцово-показательный. Пощадил тебя Господь…, - языкатая Нинка вступила в спор радостно.

-Мой Петька – было времечко – штаны не успевал застегивать. Со всеми и всегда – готов.

Женщины примолкли. Галина из под капельницы голос подала: «Га-ад!»

-Почему гад? Слабый он просто на это место. Таким уродился, - вступилась за мужа Валентина.

- А на вид приличный: «что тебе принести, Валюшечка, да где болит…», - визгливо передразнила Петьку соседка справа .

- А он и есть приличный, только кобель.

-Тебя, Валька, не в то отделение уложили. У тебя с головой беда. А тут, я извиняюсь, гинекология, - съехидничала Нинка.

Валентина отмахнулась от нее.

- Рассказать, как меня Петька бросал?

-???

- Бросал – было дело. Только- только перестройку объявили. Завод Петькин пыхнул пару раз и заглох. Денег в доме – три копейки старыми. Я только что при деле: школу-то не закроешь. А зарплаты – сами знаете… Так вот Петька… Поглядел вокруг - холодильник пустой, курить нечего – и прилег на диван. Жизнь, дескать, кончена, не трогайте меня. А я и не трогаю – своих дел полно. Хватала все: и по школьной программе подогнать, и в институт подготовить, вязала на заказ. Контрольные для заочников по немецкому языку шпарила! Я вообще-то физику преподаю. Язык еще в школе учила. Французский, правда. Ну и что? Взяла словарь, там в конце грамматический справочник… Нормально! Детей - накормить, обуть, одеть надо?… Да и про Петьку не забыть впопыхах. Он хоть и страдал на своем диване, но от борща не отказывался.

- Вы его жалели? – всхлипнула Юлька.

- Конечно. Жалко было его, дурака! Мы, бабы, все же покрепче. А он – ну просто был мужик, и нету. На красивых девок не глядит! Я уж сама хотела, чтоб он гульнул, встряхнулся.

- Да кому он нужен со своим диваном? – скорчила физиономию Нинка.

- Нашлась желающая. И не какая-нибудь там, голодная и на все согласная. Нет, наша была очень даже. Тридцать четыре года – больше двадцати пяти никто не давал. Одинокая, и что самое интересное, при деле и при деньгах. Шила она на дому. Ухожена, одета … А имя?! МАРГАРИТА! Очень ей подходило. Бабу такую - поискать: что голова, что руки – золотые.

Валентина помолчала, подняла петлю на вязании.

- Тогда в магазинах можно было разве что «ау» кричать – пусто. Из чего, спрашивается, шить-то? Маргарита нашла, из чего. Скупала на барахолке ношенные детские шубки, безрукавки на меху, шапки. Порола, чистила, что-то подкрашивала и шила женские полушубки из разных кусочков меха. Да какие! Народ на улице головы сворачивал! Брала по-божески. К ней полгорода со старым барахлом потянулось.

- И Петр Сергеевич что ли с дивана встал? - Юлечка уже не всхлипывала. Укол начал действовать.

- Встал. Я ему дело нашла: Маргарите две детские шапки отнести – не хватало ей меха нужного оттенка: «В нашу цветовую гамму, Валечка, надо бы «теплую глину» или «мокрый песок»…А этот коричневый – он не отсюда, все опошлит.» Я эту ее шубку из двадцати цигейковых шапочек до сих пор ношу. Так вот: пошел Петя…

- И не вернулся? – радостно предположила Нинка

- Почему? Вернулся. Я сразу почуяла: оживает мужик. С утра вокруг меня вьется: «Валюшечка да Валюшечка» - первый признак, что налево потянуло. Ну, думаю, слава Богу, покуролесит немного, мужиком себя почувствует, а там и за дело, глядишь, возьмется.

- А с тобой он не мог себя мужиком почувствовать? Вы с ним вообще спали вместе? – усмехнулась соседка справа.

- Он по бабам-то бегал не потому, что со мной плохо было. Хорошо ему было. И чем лучше, тем больше он рвался на стороне отметиться. Меня любопытство разбирало: почему так-то? Объяснил: «Когда у нас все классно, меня будто что-то изнутри распирает, и это «что-то» надо выплеснуть, а то – лопну. А когда у нас с тобой плохо, мне на других баб смотреть тошно». Вот и пойми его…

- А с Маргаритой как было?

- В Маргариту Петька влюбился.

- Он влюбился – понятно. А она? Ей-то он на что?

- Она, видать, тоже так думала: «Нужен ты мне больно - женатый, помятый, с детьми, без работы!» А он ходил и ходил к ней… То кран починит, то швейную машинку наладит. На вещевой рынок пошел – полушубки продавать!!! Это Петька-то! Ему на базар за картошкой сходить – трагедия. А тут, смотрю, расхваливает Маргаритины шедевры, будто он на рынке родился и вырос. Надеть поможет, покрутит дамочку у зеркала: «воротник можно так и эдак, хотите с поясом, хотите - без…» Я его случайно застукала – за луком шла. Глазам своим не поверила! Иду домой и думаю: «Лучше уж пусть он с Маргаритой на рынке чудеса творит, чем дома с дивана не поднимается…»

- И не хотелось тебе ей пару ласковых словечек сказать?

- Дура, ты, Нинка. Ну, топну я ножкой, верну Петьку на диван. Дальше – что? Будет лежать и страдать?

- Я где-то читала: ничто не придает комнате такой жилой вид, как лежащий на диване мужчина, - умничала соседка справа.

- Так ты что вот так просто своими руками взяла и отдала родного мужика другой бабе? И она – гадюка – не побрезговала? – не унималась Нинка.

- Маргарита тут вообще не причем. Это я дура: закрутилась и забыла, что Петька мужик, а не дитя малое. Я с ним - как со слабым и ни на что не годным. А Маргарита – к нему за помощью: ты все умеешь, все можешь. Ясно же, где женщиной пахло…

- И ни ревности не было, ни обиды? – охнула вся палата.

- Все было! Ночами на кухне ревела. Ночь реву, вторую реву. Утром ледяной душ приняла. Все, решила, хватит: не конец света еще. А если совсем честно, я уже тогда чувствовала: вернется. Петька – он же мой. По запаху, по кряхтению, сопению. Я его всякого любила.

- И он вернулся. Маргариту эту, значит, бросил? – Нинке такой расклад, чувствовалось, по душе.

- Не бросил. Наоборот, все у них стало налаживаться. Это ж только сказать просто: ушел из семьи. А на деле? Себя из привычной жизни вырви, к другому – пусть самому любимому – человеку приноровись… А вдруг она ночью носом шмыгает?

Вошла сестра с вечерними лекарствами. Палата послушно пила таблетки и терпеливо ждала продолжения. Это ж надо!

- Ну, вроде притерлись, зажили, - заговорила Валентина, когда медсестра вышла.- А с Петькой моим что происходит, когда ему хорошо? «Раздуло» его, видите ли – изменил он Маргарите. Просто так, мимоходом. А она не простила. На себя стала не похожая. Поблекла, съежилась… Петька на себе волосы рвал, но… Как отрезало. На порог больше не пустила, чемодан под дверь выставила. А через полгода уехала она из города: не смогла здесь жить. Я ее часто вспоминаю. Жалко мне Маргариту…

- А вы его, значит, простили… - прошептала Юлька.

- Простила. Я, девочки, эгоистка: живу так, как мне лучше. А лучше мне, если камня на душе нет.

- И он, бесстыжий, вот просто так взял и вернулся? – Нинка так и зашлась.

- Я сама его домой привела, - улыбнулась Валентина. - Петька-то возвращаться робел – стыдно было. А я как представлю, что он где-то бездомный бродит, по друзьям ночует… Нет, думаю, пусть уж домой идет – мне так спокойнее…

Палата засопела, все полезли за носовыми платками – в конце истории полагалось сладко всплакнуть. Но… не пришлось. На пороге стоял Саня, Юлькин муж. А за ним санитарка отпихивала кого-то.

Юлька взревела в голос. Тут из под руки санитарки вынырнула растрепанная тетка:

-Юлечка, ты Саню не ругай! Он как узнал, что у тебя три месяца уже и резус отрицательный, сразу за мной рванул. Это ж 700 километров… Гнал, как сумасшедший, – дурак такой… Как тебя после больницы одну дома оставишь? Он в рейс, а ты? – выдала все на одном дыхании Юлькина свекровь.

- Мама! Мамочка! – все трое обнимались.

Палата дружно вытирала слезы. Ревели, «как дуры». От счастья, в которое почему-то никто не верит…