Спать тяжело...
Великая Отечественная война глазами одиннадцатилетней сталинградки
Лилии Полупановой (Егоровой) сейчас 88 лет. Она мама, бабушка и прабабушка. Лилия Петровна родилась в Сталинграде, в самом центре города. Пережила бомбёжки Сталинграда, лагерь в Белой Калитве, откуда сбежала со всей семьёй. События военных лет женщина помнит очень хорошо. «Крестьянин» публикует её монолог.
Куклы в портфелях
– Мы жили впятером: папа, мама, я, сестра и маленький брат. Наш дом стоял на улице Рабоче-Крестьянской, за рекой Пионеркой. Папа работал в магазине. Он был и заведующий, и продавец, и уборщик – всё в одном лице. Там продавалось всё – от пряников до гвоздей для лошадиных подков. Настоящий советский супермаркет! Только выглядел он не так, как современные. Весь состоял из прилавков. В нём было очень интересно, но мне не разрешали там проводить много времени. Прибегала, только когда меня посылала в магазин мама.
Одно из самых первых воспоминаний о войне – песня «Священная война». Её тогда только написали. Мимо шёл полк наших солдат, так и пели всем составом. Войну мы не сразу почувствовали. Лишь когда в октябре 1941-го отца забрали на фронт. У нас были домашние радиорепродукторы. Круглые, чёрные. Висели на стене. Мы слушали новости: Гитлер идёт, Киев бомбят… А больше всего обращали внимание на то, что говорили люди. В нашем доме жили шесть семей, во дворе стоял большой стол. По вечерам за ним собирались, читали письма, рассказывали настоящие истории и небылицы.
В мае 1942 года мне исполнилось 11 лет. Когда началась та страшная бомбёжка Сталинграда, я была у подруги. Люди говорили, что на город вылетело две тысячи немецких самолётов. Всё горело, были ужасные звуки. Это случилось в ночь с 22 на 23 августа, мы с мамой собрались и ушли.
Шли по горящему городу, пламя было очень близко, дома рушились. Мама несла брата, а мы с сестрой Валей тащили громадный пятилитровый чайник коричневого цвета – я даже запомнила цвет! Он был полон воды. А в другой руке несли по портфелю. Вместо книжек туда положили наших кукол и их вещи. За спиной – мешочки с сухарями. Никаких других запасов у нас не было.
Мы пошли в сторону вокзала, на окраину города. Там у нас знакомые жили. В четыре часа утра мама решила наведаться домой, нас оставила у знакомых. Когда вернулась, сказала, что нашу квартиру разбомбило. Если бы мы там остались, погибли.
Вечером мы всё-таки решили перебраться к себе, на Рабоче-Крестьянскую. В квартире мало что уцелело, но вот удивительно – на кухне, в углу, стояла целая бутылка водки, даже не потрескалась.
Мы поселились в погребе, общем для всего дома. С нами там находились почти все семьи, кроме одной – Назаровых. Их глава семьи приехал на лимузине, в сером макинтоше и лакированных туфлях. Прошёл, ни с кем не здороваясь, забрал жену и двух дочек. Мы не знаем, кто он был. Долго гадали – не связан ли он с немцами? Почему на лимузине? До сих пор тайна.
Вам помочь?
25 августа к нам пришёл дядя Ваня. Он работал в трамвайном парке, жил в другой части города. Сказал мне: «Мы козу зарежем, пойдём с нами, принесёшь домой мясо». Они красиво жили – у них был частный двухэтажный дом и даже рояль. Я переночевала у них, а рано утром он меня разбудил, дал мясо, завёрнутое в какую-то наволочку и авоську, проводил до реки Пионерки. Сказал: «Лиля, беги, а я постою здесь и буду смотреть».
Я перешла через мост. Оборачиваюсь – дядя стоит, я ему замахала: «Дядя, идите домой, я доберусь! Не волнуйтесь!» Иду-иду, поднялась на взгорье, а там три танка. Наши, советские. Я смотрю на них и не понимаю, откуда они взялись. Ведь когда ехали к дяде, никого не было.
Подошла к танку. Мужчина, наполовину свесившись из люка, смотрел на меня. «Дядя, вам помочь?» – кричу. Бросила мясо, подошла ближе. Смотрю, а он весь чёрный. Но я была ребёнком, сразу не поняла, что он мёртвый. А потом разглядела его руки – обуглившиеся, с полопавшейся кожей, через которую виднелись кости. Испугалась, отпрыгнула. Видимо, ему не хватило сил выбраться из горящего танка. Я схватила мясо и рванула со всех ног.
Иду дальше, а там дома сгоревшие. Одни печные трубы торчат. И солдат лежит без ног. Руки распростёртые, рядом винтовка. Я подумала, что нужно ему помочь. Бросила мясо на булыжник – прямо рядом с дорогой, начала искать его ногу. Одну нашла, подтащила, смотрю: его? Не его? Второй ноги нигде нет. Полезла в блиндажи – а там так много мёртвых! Я схватила мясо и убежала. Лишь много позже поняла, что, видимо, это приземлился ночной десант и был бой.
Розовая вода
Мясо я всё-таки домой донесла. Прибежала – а у нас во дворе немцы. Они не зверствовали, один даже нашёл где-то книжку о животных, и мы пытались общаться. Он нам объяснял, как называть их по-немецки, а мы ему – как по-русски.
Помню ещё, как воду фильтровали. Мы брали воду на Волге, и это можно было делать только в определённом месте – дальше берег простреливался. Набрали воды, а она розовая. Смотрим – лежат дальше трупы солдат, и около них красное пятно.
Через тряпки в несколько слоёв эту воду процеживали, кипятили и пили. И кушать готовили из этой воды.
Потом немцы нас собрались вывезти из города. Мы погрузили на тачку кое-какой скарб, взяли сухарей и пошли.
Люди не особенно противились. А что там – город разбит, есть нечего, остались кое-какие здания – и всё. Шли пешком, очень долго. Сильно уставали. Хорошо помню нашу тачку – почти плоскую, на двух колёсах. К ручкам были привязаны три верёвки, за которые мы эту тачку тащили. В ней были корыто, подушки, какая-то одежда, кастрюли. А в углубление посадили брата.
Дошли до станции, нас пересадили на открытые платформы. Повезли в Калитву. Прибыли ночью. Раздалась громкая команда: «Выходить!»
«Жили в палатке»
Около станции стоял птичник обнесённый колючей проволокой. Ворота были открыты. Людей стали загонять в бараки, а там были птичьи блохи. Они постоянно кусались, люди кричали. Но мы с мамой даже не в бараках жили. Двор был громаднейший, мы приютились в уголочке. Тачку поставили, накрыли тряпкой – получилась палатка. Время тёплое, сентябрь-октябрь, так что не замерзали.
Конторой немцам служил двухэтажный дом с одним подъездом. При лагере были две большие ямы. Там лежали трупы: мужчины, женщины, дети, военные. Видимо, те, кто сам умирал, потому что выстрелов я не слышала. Видела сортировку – детей отбирали в Германию, увозили тех, кто старше 12. Я была маленькая, худенькая, тонкая, так и не скажешь, что 11. Мне на вид давали лет восемь и не трогали. В том же лагере оказался и дядя Ваня, который мясо давал; троих его детей забрали в Германию.
Складывалось ощущение, что нас просто бросили в этом лагере. Кто-то сбегал, кто-то шёл просить продукты у местных жителей. Нас не трогали, но и не выпускали. Только мама иногда ходила добывать еду, а нас, детей, оставляли в лагере как заложников.
Немцам мы были не нужны, кого надо, отсортировали, а остальные – живите как хотите. Живёте? Ладно. Умрёте? Вон яма. Немцы нами не интересовались, но мы их боялись. Им же всё равно. Что-то не понравится – застрелят и в яму скинут. А к холодам мы сбежали.
Очень рано, с рассветом, к нашей палатке подошёл какой-то мужчина. Мама нас пораньше разбудила, тихо собрала. Этот мужчина нас вывел. Сначала пешком шли, потом посадили на подводу.
Может, никто и не заметил, что мы сбежали. Люди где-то растворялись – вот вчера был знакомый, а сегодня смотришь-смотришь, нет его. Умер? Сбежал? Кто знает.
Рождество
Приехали в хутор Апанаскин. Всё это время мы таскали с собой ту уцелевшую бутылку водки, которую привезли из Сталинграда. Мама умудрилась потом её выменять на пуд пшена – это больше 16 кг! На том пшене мы очень долго жили.
Поселились у молодого мужчины по имени Йося. Он устроил маму на свиноферму. Йосе было двадцать с небольшим, он жил с женой, мамой и ребёнком.
Под Рождество, 25 декабря 1942 года, фашисты куда-то уехали. Оставили только двоих караульных. И именно в тот момент приехали наши солдаты. Этих караульных убили, и вместе с местными растащили немецкий склад. Там были продукты, какие-то хозяйственные предметы – Йося притащил велосипед, целый чувал алюминиевой посуды: ложки, вилки, чашки, кружки… На следующий день вернулись немцы. Мы этот чувал вместе с Йосей утащили к пруду и утопили, чтобы не нашли. А ещё Йося утащил траки, думал, сгодятся для гусеничного трактора. Штук десять принёс. У него была голубая мечта – хотел землю возделывать.
Немцы не простили ни убийства своих солдат, ни разграбленный склад. Кто-то из местных оказался предателем и сдал всех, кто участвовал в грабеже. Фашисты арестовали семнадцать молодых ребят, в том числе и Йосю. Их продержали до 7 января – нашего Рождества, а потом расстреляли.
После войны
Когда донскую землю освободили, мы вернулись в Сталинград. До Морозовска шли пешком, а оттуда нас повезли. Тачку пришлось бросить в Морозовске.
Сначала пожили у бабушки, мама пошла работать поваром на завод. Потом она стала завпроизводством, затем заведующей цеха. Нам дали квартиру. В 1945 году мы получили письмо, что наш отец жив. До этого никакой связи не было.
Папа воевал в Керчи, в Севастополе, в Кронштадте. Когда война закончилась, он приехал. Мы стали полноценной семьёй. В 1948 году я уехала в Луганск к тёте поступать в музыкальное училище. Отучилась. Там я познакомилась со своим будущим мужем Евгением Алексеевичем Полупановым.
Он был механизатором, знал все машины. А в Ростовскую область я попала по объявлению. Прочитала в газете «Музыкальная жизнь», что требуется преподаватель, мы и приехали. Дети пошли, внуки… Муж умер в 1988 году, у нас была хорошая жизнь. О войне сейчас стараюсь не думать. Только спать тяжело – кошмары снятся.
Ирина БАБИЧЕВА
пос. Шолоховский,
Белокалитвинский р-н,
Ростовская обл.
Фото из семейного архива
Лилии Полупановой
