Не бегство, а суицид

Когда человек становится веществом 

Михаил Ингерлейб – врач-психотерапевт и преподаватель Академии психологии и педагогики ЮФУ. Уже много лет он помогает излечиться наркоманам от зависимости в реабилитационном центре «Ростов без наркотиков». Мы поговорили с ним и узнали, что делать, когда употреб­ление встраивается в образ жизни и как можно вернуть человека в общество.

– В каком состоянии сегодня проблема наркомании в России, и в частности у нас в регионе? 

– Одно время было популярно говорить о катастрофе в зауральских регионах, том же Екатеринбурге, где Евгений Ройзман активно боролся против наркотиков. Сейчас ситуация такова, что катастрофа везде примерно одинакова. Ростовская область, на мой взгляд, чем-то особенным не отличается. Есть благополучные города, где толстая прослойка золотой молодёжи и лидирует своя модель потребления, а есть бесперспективные умираю­щие рабочие города, где абсолютно другая модель с чисто экономической точки зрения и, соответственно, другой выбор наркотиков. Это общероссийская проблема. Заградительные меры почти не работают. Как ни странно, у меня сложилось впечатление, что сейчас профилактика более успешна, чем заградительные меры. Практика распространения веществ через интернет эффективно нивелирует полицейскую работу. Очень трудно перехватить закладчика и оптовиков. Это сильно осложняет работу правоохранительных органов.

– Вы сказали про две модели. В чём разница, кроме экономической обстановки?

– Потребление золотой молодёжи во многом обусловлено модой, стремлением развлечься. В своё время ходила шутка о том, что кокаин – замечательный регулятор высоких доходов. Модель рабочего потребления иная – ситуация, связанная с отсутствием социальных перспектив, с неверием в то, что можно хорошо жить. Но и там, и там – с некой экзистенциальной пустотой. Человек душевно пустой, без внутренней устоявшейся системы ценностей неустойчив против наркотиков. Современная цивилизация потребления гедонистическая, она навязывает нам, что мы рождены, чтобы получать удовольствие. 

– Почему так происходит? 

– Дело в глобальной культуре и в социальных институтах. У нас сегодня только один институт, который даёт людям прибежище в горе, печали и страдании, – церковь. Как бы ни крутили современные ценности, всё будет сводиться к библейским: построить дом, вырастить дерево, воспитать сына, не красть, не убивать, не прелюбодействовать. Любая позитивная поведенческая модель проистекает именно из этого.

– Вы работаете с организацией «Ростов без наркотиков». Насколько успешно получается бороться с проблемой?

– Мы не проводили исследований, но работающие по аналогичным методикам ставропольские коллеги в прошлом году провели. Выяснилось, что у программы 80-процентный результат трёхлетней ремиссии. Это, мягко говоря, отличный показатель. Потому что классический европейский центр, работающий по классическим методикам, даёт трёхлетнюю ремиссию в 10-12% случаев.

– Вы сказали про трёхлетнюю ремиссию. Это говорит о том, что в среднем через три года с момента реабилитации у человека может случиться рецидив?

– Здесь мы говорим о том, о чём обычно говорят при смертельно опасных заболеваниях вроде ВИЧ-инфекции и гепатита. Каждый год выживания – это достижение. По своему внутреннему психологическому статусу пролеченные алко- и наркозависимые в чём-то похожи на человека, вылечившегося от онкологии. Он знает, что в любой момент это состояние может вернуться. Он находится в состоя­нии мобилизации. Каждый год возвращения к жизни в обществе – достижение. Мы на 3-5 лет возвращаем человека к жизни. Я сказал про трёхлетнюю ремиссию, потому что она документально подтверждена. Может быть единичный срыв, а можно не употреблять наркотики в течение десяти лет. Это индивидуально.

– Говорят, бывших наркоманов не бывает. Это так?

– Да. Они находятся в состоянии внутренне принятого решения, но соблазн в их жизни присутствует всегда. Один из подходов, которые мы используем, – обучение борьбе со стрессом и утомлением. Когда человек находится в состоянии хронического стресса, он утрачивает волю к сопротивлению и возвращается к потреблению. Но не потому, что он этого хотел, а потому, что вылезла привычка. Развитие навыков самоконтроля очень важно.

– Вы говорите о наркоманах как о больных людях, которым нужна помощь. В обществе же наркозависимых маргинализируют, считают их асоциальными элементами, от которых стоит держаться подальше. Как социум должен относиться к наркоманам, для того чтобы проблема решалась более эффективно?

– На этот вопрос трудно ответить. Я очень не люблю алкоголиков и наркоманов. Это люди, которые избрали способ самоубийства, отвратительный для них самих и для окружающих. Они убивают себя, убивают близких людей, а зачастую и случайных, оказавшихся в зоне поражения. Моё отношение меняется ровно в тот момент, когда человек заявляет о желании от этого избавиться. С этих пор он для меня больной, который нуждается в помощи. Мы должны понимать, что любой наркоман в школьном классе или студенческой группе является разносчиком инфекции. Он своим поведением и ориентирами будет способствовать вовлечению других. Когда люди, занимающиеся профилактикой, советуют держаться от них подальше – они правы. Но как только человек решает, что ему надо завязать с этой привычкой, он вправе рассчитывать на весь объём помощи, который мы можем ему оказать. Для меня это перелом, при котором я буду делать всё, чтобы помочь человеку с этим справиться. 

– Когда стоит бить тревогу? 

– Если говорить о подростках, то надо бить тревогу с первого факта употребления. У нас замечательная, талантливая, восхитительная молодёжь, которая может найти всё что угодно в интернете, но надо помнить, что социальная зрелость – это личный опыт. Подросток не имеет социальной зрелости, поэтому тревогу надо бить сразу, как только появляются секреты, подозрения на употребление, эпизоды с ненормальной сонливостью и нездоровой агрессией. Любые поведенческие изменения, которые выбиваются из обычного ритма, требуют пристального внимания. Если начинает употреблять взрослый человек, то тоже, по-хорошему, надо сразу бить тревогу. При этом надо понимать, что случайное употребление один-два раза присутствует в жизни почти любого человека, как ни грустно об этом говорить. Для взрослых употребление алкоголя и наркотиков должно становиться проблемой, требую­щей решения, когда она начинает встраиваться в жизненное расписание. В субботу я поеду в бар, мы будем с ребятами танцевать и там будет «что-то». Или по пятницам я возвращаюсь домой и беру четыре полторашки пива, потому что пятница – это конец недели и я имею право. Это совершенно равнозначные вещи. Как только появляется чёткая временная отметка, наступает время беспокоиться. 

– Можно ли сказать, что основная проблема сейчас в солях?

– Не знаю. Когда мы учились, нам говорили, что полинаркомания – это нонсенс. Если человек алкоголик, он будет пить алкоголь, если он сидит на морфине, он будет пытаться достать морфин. Нынешние наркоманы торчат на всём, на чём можно. Сегодня он купил соль, завтра он с друзьями покурил натуральной марихуаны, послезавтра он пошёл в аптеку и воспользовался препаратами оттуда. 

Вообще, с аптечными препаратами у нас огромная проблема. Практически любые таблетки могут быть объектом интереса наркоманов. Надо понимать, что состояния наркотического и токсического опьянения сильно различаются, но зависимого устраивает и это. Ему надо сбежать от себя и от реальности любым способом. Нет в клее никакой наркотической силы, но токсическое опьянение и эпидемию нюханья клея на рубеже 1980-х – 1990-х мы прекрасно помним. Это другая сторона проблемы, психоделическая. Человек начинает употреб­лять наркотики, чтобы получить удовольствие от жизни, или начинает потреблять любые одурманивающие вещества, чтоб от неё убежать. Он в какой-то мере начинает отказываться от собственной личности, и в этот момент себя убивает.

– Получается, это вопрос бегства от себя?

– Нет, это не бегство – это суицид. Только замедленный. Бегство от реальности – это бегство в субкультуры, в какое-то пусть даже сомнительное творчество, отказ от взаимодействия, какие-то психиатрические синдромы. Наркотики – это именно суицид. Все люди, употребляющие одурманивающие вещества, понимают, что это убивает и разрушает личность. Нет препаратов, которые её не разрушают. Этот романтический налёт наркотическим средствам предавали деятели литературы, культуры, психоделическая революция 1960-х годов, которые даже после употребления опиума ещё много лет творили. Сейчас это невозможно. Соли, особенно инъекционным употреблением, убивают человека за полгода. Мне в центр привозят людей с чистой неврологией, с нарушенной речью, с убитой координацией движений. Про высшую нервную деятельность я вообще не говорю – они не в состоя­нии элементарно испытывать эмоции. Синтетические каннабиоиды, образно говоря, выжигают клетки мозга, потому что естественные ферментативные механизмы не срабатывают на их извлечение. И они стимулируют нейрон до тех пор, пока клетка не выпадет в шоковое состояние или просто не погибнет. По похожему принципу работают все фосфорорганические отравляющие вещества, начиная с дихлофоса и заканчивая пресловутым «новичком». Они очень быстро убивают клетки мозга. Это фактически готовый яд. К сожалению, это ещё недо­оценённая проблема. 

– Что вы делаете, когда к вам привозят наркоманов? 

– Во-первых, надо понимать, что процесс реабилитации в любом центре очень длительный. Идёт ресоциализация, то есть возвращение человека в общество. Начинается всё с детоксикации, но чаще всего мы берём на реабилитацию людей, которые острую её фазу уже прошли. Это лицензионное ограничение. Детоксикацией занимаются медицинские учреждения. Дальше – психологическая работа, социальная работа, человек живёт в коллективе, занимается творчеством. Один из мощнейших механизмов – возвращение уважения к себе как к личности. Мы проводим работу с малоимущими и бомжами – организуем бесплатную столовую, где их кормим. Это ощущение, когда он может принести добро человеку, который стоит в самом низу социальной лестницы, всё переворачивает. Очень важно общение с животными, творческая деятельность. И опять же, это всё на фоне воцерковления и очень строгого режима дня, где присутствуют и молитвы, и физические упражнения, и психологическая работа, и групповые занятия. 

– В начале разговора вы упомянули бывшего мэра Екатеринбурга Евгения Ройзмана, который долгое время боролся с наркоманией в Свердловской области. Однако его методы зачастую ставили под сомнение из-за порой излишней, по мнению общественности, жестокости. Насколько его действия можно назвать эффективными?

– У него были не сомнительные методики. Они в чём-то похожи на все другие реабилитационные центры. Сам процесс существенно не отличался. Проблема состояла в том, что они реализовывали насильственную госпитализацию, и Ройзману в вину ставили именно насильственное удержание. 

– Можно ли назвать такие действия уместными хотя бы с медицинской точки зрения?

– Зайду издалека. Здесь нужно быть очень аккуратным со словами, но всё равно найдутся люди, которые поймут меня неправильно. Пока человек находится под властью вещества, я разговариваю не с человеком, а с веществом. И в этом плане насильственная детоксикация мне кажется не просто допустимой, а нужной. Но с другой стороны, я прекрасно осознаю, что это вступает в конфликт с уголовным кодексом, это вступает в конфликт с разного рода конвенциями о правах человека, это оставляет неправовое поле для людей, которые могут этим злоупотребить. И я, честно, не знаю, что здесь перевешивает. Человек, находящийся в состоя­нии наркотического опьянения, не несёт ответственности за свои действия. Он недееспособен. Человека доставили по «скорой» для детоксикации, не спрашивая, хочет он этого или нет. Его привезли, потому что он умирал. А дальше он говорит: «Нет, я не хочу проходить реабилитацию, я сам с этим справлюсь». Он не принял решения избавиться от этого и его надо отпускать. А как его отпустить? Он сейчас вернётся домой, опять будет обкрадывать родителей, будет уничтожать их жизнь и жизни своих братьев и сестёр. Если он живёт один, он устроит притон. Он социальная язва, его свободные действия представляют собой социальную угрозу. Где эта грань, когда надо уважать свободу личности, а где эта свобода требует ограничения – я не знаю. С одной стороны, мы видим, что люди пытаются помочь наркоману, удерживая его и стараясь замотивировать на лечение, а с другой – это нарушение конституционных прав: человек хочет на свободу, и мы должны его отпустить. Основные претензии к Ройзману были именно в этом плане. Мне кажется, что его основная проблема заключалась в подборе кадров. Он зачастую использовал людей, не отягощённых соображениями о благородном деле реабилитации, а брал крепких ребят, которые иногда злоупотреб­ляли насилием. 

– Поговорим о законодательстве. У нас есть два очень ярких примера зарубежного опыта борьбы с наркотиками. Опыт западных стран, где легализовали лёгкие наркотики, и варварский опыт Филиппин, где за несколько месяцев в рамках кампании по борьбе с наркотиками было убито несколько тысяч человек, после чего ещё шестьсот тысяч накроторговцев сдались властям, чтобы не быть казнёнными. Какая модель нужна нашей стране?

– У меня нет ответа на этот вопрос. Я не законодатель и мыслю абсолютно не как юрист. Но я искренне считаю, что советский термин «высшая мера социальной защиты» – правильный по отношению к торговцам смертью. Они совершают преступление против человечества. Людей, находящихся в состоя­нии зависимости, надо рассматривать как страдающих. Однако это не должно избавлять их от ответственности, если они включаются в торговлю. А они включаются – потому что порой это единственный способ заработать себе на дозу. У меня нет конкретного ответа на этот вопрос. 

– Какой должна быть современная профилактика наркомании?

– На мой взгляд, профилактика в первую очередь должна быть направлена на формирование целостно-смысловой сферы личности. Чтобы у человека был смысл существования. Если смысл существования только получать удовольствие от этой жизни, рано или поздно он придёт к наркотикам. Если смысл в том, чтобы создавать, творить, развивать и продолжать род, то наркотики ему будут мешать, ему самому не захочется прибегать к ним. Даже единичный опыт не станет причиной потребления. Надо об этом говорить – это и будет профилактикой. У человека должны быть базовые нравственные ценности: жить, развиваться, оставить след на земле, оставить здоровое поколение. Ценностно-смысловая сфера личности – это её каркас, её фундамент. Плюс ко всему, люди должны быть информированы о том, что происходит, что такое наркотики, из чего они состоят и как влияют. 

– Допустим, я подозреваю близкого человека в наркозависимости. Что мне делать?

– Выводить его на искренний разговор, добиваться признания, описывать ему проблему, настаи­­вать хотя бы на консультации с психологом. Если вы видите, что ситуация уже выходит из-под контроля, требуется лечение. Ни в коем случае нельзя пускать это на самотёк. Надо понимать, что если проблема не контролируется, то уже требуется лечение и реабилитация. Если проблема пока на ранних стадиях, надо вести человека к психологу и ставить лицом к лицу с возможными последствиями. Если у вас нет той степени доверия, чтобы добиться искреннего разговора, ведите к психологу и ставьте проблему, пусть профессионал пытается её разрешить. Сама эта проблема никогда не рассосётся. 

Беседовал Глеб ГОЛОД
Фото из личного архива 
Михаила Ингерлейба