Победа – как всеобщая надежда

Ты ровесник Победы, сказал мне коллега. Вот и напиши о том, как ты рос с ней, взрослел и что она значила для тебя в разное время... Я вспомнил строки Сергея Есенина:
Лицом к лицу лица не увидать.

Большое видится на расстоянии.

Я видел в детстве только отдельные черты грандиозного события в нашей истории. И должны были пройти десятилетия, чтобы пришло осознание, с кем мы воевали и кого мы победили.

Вспоминается чёрная тарелка радиорепродуктора в нашей хате. Тарелка по каким-то поводам перио­­дически сообщала, что советский народ разгромил фашистскую Германию. Мне и в голову не приходило усомниться в точности сообщения. Хотя жизнь подсказывала, что мы победили не только Германию...
После войны люди в посёлке стали потихоньку строиться. За пес­ком ездили в недалёкий карьер. Однажды разлетелся слух, что в карьере откопали расстрелянного. Мы, дети, мигом прибежали в карьер. Расстрелянный, припорошенный белым песком, лежал скорчившись со связанными за спиной руками. Вскоре приехала милиция, потом военные в синих фуражках... Карьер оцепили...

Так я впервые узнал, что в посёлке Каменоломни помимо немцев стояли регулярные румынские части и их карательные подразделения. Румыны лютовали. Выискивали железнодорожников и коммунистов, казнили их в карьере. Но вот обидный парадокс. В школе кличка Румын приклеилась на всю жизнь к учителю физики, милейшему человеку. За то, что в годы нужды он ходил в трофейной румынской шинели ядовито-зелёного цвета. Уже будучи взрослыми, встречаясь с одноклассниками, мы так и говорили: ну как там Румын, всё ещё преподаёт?

При отступлении, рассказывала моя мать, румынам и немцам на глаза старались не попадаться. А итальянцев не боялись. Зимой 1943 года они, отступая, заходили в хаты погреться. Тараторили, как на базаре. Не поймёшь, кто командир, кто подчинённый.

Через много лет я прочитал о том, что Францию с её 5-миллионной армией Гитлер оккупировал за месяц. И десятки тысяч французов встали под знамёна со свастикой. А дивизия «Карл Великий» присягнула фюреру в полном составе.

Чехи приняли ультиматум Гитлера через полтора часа, хотя он дал им на размышление 10 дней. И германские войска заняли Чехословакию без единого выстрела. 122 чешских военных завода, 12 000 средних и мелких предприятий, два с половиной миллиона самых квалифицированных в Европе рабочих и инженеров с 1939-го по 1945 год работали на вермахт. Каждый второй немецкий танк, каждый третий грузовик, каждую четвёртую пушку для Гитлера сделали чехи. А винтовки, автоматы и пистолеты текли по конвейеру рекой.
Мы воевали с Европой и одолели её. Поэтому Европа отмечает свою победу на день раньше. Правда, кого они победили, неизвестно... Лично я помню лица пленных немцев. Они восстанавливали в посёлке разбитый в пух и прах Дворец культуры железнодорожников. Время было голодное, но пленных кормили исправно. Ровно в полдень пленная немецкая лошадь, битюг, с мохнатыми ногами, приво­зила своим соплеменникам на раскоряченной повозке два котла. Мы, шести-, семилетние дети, постоянно хотели есть. Поэтому собирались и смотрели, как немцы уплетают борщ и кашу. Пленные нас подкармливали. Отложит в крышку котелка каши и подзывает: бери, ешь. Солдаты в оцеплении привыкли и не препятствовали...

Я вспомнил об этом, когда служил три года в группе советских войск в Германии. Однажды в составе патруля мы зашли в пивную выпить по кружке пива. За коричневыми от пива столами сидели посетители. Ни с того ни с сего я вспомнил пленных немцев. Может быть, среди посетителей был один из тех, побеждённых, кто когда-то поделился со мной, победителем, своей кашей. С ума сойти! Но у этих немцев были совсем другие лица. Сегодня другое лицо и у всей Европы.

Дедовщины тогда не было, потому что наши командиры были фронтовиками. Это были люди Победы. Непосредственная причастность к величайшему историческому событию чувствовалась в каждом их слове и жесте. Такое чувство называется пафос. Сменились поколения – и пафос исчез. Тогда и начались потрясения и беды. Но осталась Победа. Одна на всех. Как всеобщая надежда на лучшее...