Моя война
Когда началась Великая Отечественная война, мне было пять лет, когда закончилась – девять, я прекрасно помню и первый, и последний день.
Начало войны застало наше семейство во Львове, куда мы попали незадолго до того. В Западной Украине был организован геологоразведочный трест «Львовуглеразведка», для формирования которого были прикомандированы ведущие геологи соответствующих организаций из Донбасса, в число которых попал и мой отец Владимир Васильевич Трощенко, работавший в тресте «Артёмуглеразведка». Очень скоро вслед за ним приехали и мы с мамой (мои первые львовские фотоснимки датированы октябрём).
Хотя я был ещё очень мал, Львов поразил меня всем своим обликом старинного европейского города, совершенно непохожего на всё виденное мной до той поры, начиная с вокзала, где в ожидании седоков чинно стояли лакированные фаэтоны на резиновом ходу с зеркальными фонариками. Узкие невероятно чистые улицы, освещаемые газовыми фонарями, которые каждый вечер зажигали и каждое утро гасили фонарщики, мостовые с замысловато уложенными булыжниками, как семечки в подсолнухе, вывески на польском языке и многое другое.
Жили мы совсем недалеко от центра города, на улице Офицерской. Эти две улицы, Офицерская и Черешнёвая, были особым привилегированным анклавом среди многоэтажной городской застройки и предназначались для городской знати. Русское население составляло ничтожную часть, поляки жили своей привычной жизнью.
Наши квартирные хозяева, пан Алойзи Свенс, бывший виноторговец, и пани Стефания Свенсова, занимали первый этаж, а мы – второй.
Советская геологическая служба снабжала своих посланцев совсем не плохо, и на праздники мы лакомились и шпротами, и крабовыми консервами, и красной икрой, и шампанским, и шоколадными конфетами, и прочими лакомствами. Праздновали весело, хотя ожидание войны висело в воздухе почти осязаемо. Было ясно, что война неизбежна, но никто не думал, что она так близка.
Советская геологическая служба снабжала своих посланцев совсем не плохо, и на праздники мы лакомились и шпротами, и крабовыми консервами, и красной икрой, и шампанским, и шоколадными конфетами, и прочими лакомствами
Гонка на выживание
И вот этот день настал. Было чудесное солнечное утро двадцать второго июня 1941 года, когда нас разбудили какие-то взрывы и рёв самолётных моторов. Самолёты, пролетавшие на малой высоте, были какие-то необычные, почти чёрные, было сброшено всего несколько бомб. Очевидно, что первая бомбёжка носила чисто пропагандистский характер, просто как демонстрация силы. По радио ничего внятного не сообщали, и только в середине дня передали обращение Молотова, в котором сообщалось о вероломном нападении Германии.
Особой паники не было. Надо признать, что к эвакуации власти были готовы и провели её практически молниеносно, ведь граница была рядом. Отца сразу же мобилизовали в армию, а за нами с мамой прислали машину и отвезли на вокзал. Было велено взять с собой документы и минимум вещей, дескать отвезут недалеко, километров на сто, а там обстановка нормализуется и всех вернут. Так мы и уехали с одним маленьким чемоданчиком в матерчатом чехле (как сейчас его вижу).
Было велено взять с собой документы и минимум вещей, дескать отвезут недалеко, километров на сто, а там обстановка нормализуется и всех вернут. Так мы и уехали с одним маленьким чемоданчиком в матерчатом чехле
Какие там сто километров!
Эвакуация превратилась в сплошную гонку на выживание. Нашему эшелону попался очень толковый машинист паровоза, который ухитрялся сберечь состав от почти непрерывных бомбардировок. На станциях ему удавалось с немыслимой быстротой пополнить запасы угля и воды, а если в поезд попадала зажигательная бомба, быстро отцепить горящий вагон, переформировать состав и продолжить путь.
На станциях не везде работали краны с холодной водой и с кипятком, но пить что-то было надо, и в результате практически все малые дети нашего эшелона вымерли от сырой воды и дизентерии. Меня спасло то, что мои родители не прислушивались к советам пить и давать детям только кипячёную воду, которыми изобиловали пресса и радио, а это заслуга моей бабушки, имевшей фельдшерское образование дореволюционной закваски и во многих вопросах бывшей мудрее тогдашних врачей.
Такого взрыва я никогда не видал
Не помню, сколько дней продолжалось это бегство, но приехали мы наконец в родной Артёмовск, к бабушке и дедушке, в надежде, что уж туда фашисты не дойдут.
Продовольственное снабжение ухудшалось с каждым днём. Деньги теряли ценность, в ходу был натуральный обмен (сейчас бы сказали «бартер») – в основном продукты на драгоценности, у кого они были.
Подготовка города к сдаче врагу была очень скоротечной. Однажды утром где-то рядом прогремел оглушительный взрыв, хотя воздушной тревоги не было. Это был взорван ликёро-водочный завод, расположенный на другом углу нашего перекрёстка, по диагонали. Народ ломанулся в развалины завода в надежде поживиться горячительным, но не тут-то было, от продукции ничего, кроме запаха, не осталось. Потом население дружно устремилось на окраину, где были расположены зернохранилища, длинные крытые траншеи с зерном, в основном ячменём, которые уже горели. Мы с мамой как-то смогли набрать прямо из огня довольно много зерна, но, увы, оно оказалось совершенно непригодным в пищу – такой страшный привкус гари. Кажется, разумнее всех оказалась бабушка – она совершила мародёрский рейд в аптеку, набрав самых необходимых лекарств, в которых она разбиралась прекрасно. Благодаря ей мы во время оккупации могли получать квалифицированную медицинскую помощь не выходя из дома.
Подготовка города к сдаче врагу была очень скоротечной. Однажды утром где-то рядом прогремел оглушительный взрыв, хотя воздушной тревоги не было
Кампания по уничтожению ценностей продолжалась недолго. Городскую маслобойню, тоже расположенную поблизости от нашего дома, подожгли, предварительно испортив взрывчаткой оборудование, и чёрный дым от горящего масла и семечек застлал небо. Мы с соседскими ребятами забрались на забор, чтобы лучше видеть пожар. И тут рвануло так, что нас чуть не сдуло с забора. Это всю неиспользованную взрывчатку свезли на колбасную фабрику, расположенную в центре города, совсем недалеко от нас, и разнесли её в пух и прах. Такого взрыва я ещё не видал. Сейчас я сравнил бы его с атомным: громадный чёрный гриб с выворачивающимся наизнанку дымным облаком где-то высоко наверху. В этом облаке кувыркались какие-то щепки, бумажные листки… И только когда вокруг стали шлёпаться с неба крупные блоки кирпича, до нас дошло, что никакие это не щепки и бумажки, а доски и листы жести. Вот тут-то мы посыпались с забора и скрылись в бомбоубежище.
Взрывы прекратились, но пожары продолжались до вечера и всю ночь. Где-то далеко на нашей улице пылала городская тюрьма (по-тогдашнему «допр»).
Оккупационные будни
Следующее утро было необычно тихим. И, наконец, показалась стройная колонна немецких солдат, впереди которой знаменосцы несли невиданные знамёна и штандарты с волчьими хвостами, кистями и какими-то блестящими побрякушками, а оркестр выдувал незнакомый воинственный марш.
Начались оккупационные будни. В один из осенних дней неожиданно пришёл отец. Он рассказал, что попал в артиллерию, был заряжающим в батарее 122-миллиметровых гаубиц, очень скоро попал в окружение и в плен, бежал, был ранен в колено пулемётной пулей, снова попал в плен, чудом избежал расстрела и, наконец, найдя стопку бланков аусвайсов, заполнил парочку на себя и ещё одного такого же пленника, и они просто ушли из лагеря. С этой бумажонкой он благополучно прошёл практически всю Украину и добрался до дома.
В условиях постоянного голода мы, ребята, не брезговали никакой провизией. Было обычным делом подстрелить из рогаток пару воробьёв и поджарить на костре в консервной банке, мы ели молочай, паслён, «калачики» – это такие плоды мелкой травки, а также регулярно шерстили мусорную кучу, выскребая остатки еды из немецких консервных банок, пили горький чёрный кофе из полевой кухни, стоявшей во дворе. В Артёмовске у каждого мальчишки в кармане лежал кристалл соли, полижешь – и не так голодно…
Львов, первые дни – октябрь 1939 г. (слева). До начала войны остался месяц – май 1941 года (справа)
Население выживало в значительной мере благодаря загородным огородам. Был и у нас огород, который возделывали в основном мы с мамой («и мы пахали»). Была у нас двухколёсная тачка, на которой мама возила орудия труда, урожай и меня. Правда, я был мал ростом и весом, так что не особо обременял её. С нашего огорода, расположенного на пригорке, открывался прекрасный вид на артёмовский военный аэродром, который переходил из рук в руки, не меняя дислокации. Однажды, когда мы направлялись домой с огорода, немецкий часовой из аэродромной охраны начал обстреливать огородников из карабина с большого расстояния. Надо сказать, что рикошетирующие пули издают весьма угрожающее жужжание, непохожее на свист свободно летящей пули, который слышен только после её пролёта. В панике все люди вместе со своими тачками, и моя мама в том числе, рванули без дороги за ближайший бугорок. И тут, сидя на подпрыгивающей тачке, я с ужасом увидел, что мы едем прямо по минному полю, где противотанковые мины были заметны по выгоревшей траве в лунке, а противопехотные прыгающие – по торчащим взрывателям с усиками! Но ни одна противотанковая не сработала под весом тачек, а стебельки противопехотных благополучно прошли между колёс, иначе я бы не писал сейчас эти строки.
«Наши идут!»
Где-то поблизости гремел Миус-фронт, иногда по ночам можно было видеть зарево пожаров и слышать грохот отдалённых канонад, Красная Армия сдавала и снова брала Ростов, но мы об этом ничего не знали.
Готовиться к отходу немцы начали только в конце лета 1943 года. В один из дней немцы вместе с полицаями, обходя дворы, объявили приказ всем покинуть дома и уйти за пределы города. По улицам потянулись вереницы людей с тачками, нагруженными скарбом. Уже стемнело, и, оглядываясь, мы видели пылающий город, где постоянно что-то взрывалось и в чёрно-красное небо поднимались столбы огня и искр. Зрелище невероятно грозное и впечатляющее. Казалось, там часа через два не останется ничего целого. В свете огромного зарева отец выбрал место в отроге какой-то балочки недалеко от железной дороги и наскоро соорудил шалаш из веток, где мы и расположились на ночлег, наши соседи – где-то поблизости.
Наутро мы увидели, что находимся на высоком пригорке над железной дорогой в сторону Горловки, а чуть дальше вдоль дороги расположено село Зайцевка. Небо над городом было затянуто сплошной тучей чёрного дыма. Стали обживать временное жильё.
Не помню, сколько дней мы прожили в шалаше – два или три, кажется, не больше. Но вот к отдалённым взрывам в городе прибавились более близкие, и в небо взметнулись высокие фонтаны земли – это била дальнобойная артиллерия, явно не немецкая. И вскоре послышались радостные крики: «Наши!», «Наши идут!». Люди радостно встречали солдат-освободителей, и мы, собрав свой скарб, двинулись домой.
При входе в город мы увидели, что все дома вдоль первого переулка или сожжены, или взорваны. На стене одного из домов, где при отходе мне бросились в глаза гирлянды сушившегося перца, теперь виднелись точно такие же гирлянды, только чёрных теней из сажи на месте бывших стручков. Ожидая самого худшего, мы подошли к своему углу, но наш дом, да и все окружающие, к счастью, уцелел.
Каких-то главных коллаборационистов типа шефа полиции и бургомистра торжественно повесили на площади, я на это зрелище не ходил. Не был я и на опознании расстрелянных евреев, которых раскопали в гипсовом карьере за городом.
Мой отец сразу же нашёл своё место в тресте «Артёмгеология», здание которого не пострадало.
Обстановка во Львове была напряжённая
В июле 1944 года был освобождён Львов, и вскоре отец отправился туда возрождать углеразведочный трест, а вслед за ним поехали и мы с мамой. Львов встретил нас суетливыми толпами на улицах, мало пострадавших от войны.
Из-за забора я часто вытаскивал бандеровские листовки, по городу ходили слухи о зверствах националистов, а отец, бывая в геологоразведочных партиях, был вынужден посещать буровые скважины по-партизански, соблюдая нешуточные меры предосторожности
Из-за забора я часто вытаскивал бандеровские листовки, по городу ходили слухи о зверствах националистов, а отец, бывая в геологоразведочных партиях, был вынужден посещать буровые скважины по-партизански, соблюдая нешуточные меры предосторожности. А 23 февраля 1945 года, возвращаясь из школы (тогда День Красной Армии был праздником, но выходным не был), я вдруг услышал сильный взрыв и увидел характерное облако дыма, плывущее по ветру. Определить место было парой пустяков, и минуты через три я был уже там. Был взорван шестиэтажный дом на улице Кохановского, где жили работники обкома ВКП(б), это в трёх кварталах от нашего дома. Взрыв в подвале вырвал середину здания до самой крыши, но сама крыша уцелела, только провисла. Рухнувшая стена обнажила целый срез квартир всех этажей, кроме первого, который был засыпан битым кирпичом. А на третьем этаже на диване сидели мальчик и девочка, болтая ножками над провалом. Как потом выяснилось, жертв было совсем немного, человека три или четыре, в это время все были на торжественных собраниях. А в знаменитом Львовском оперном театре, где происходило главное торжество, благодаря бдительности сторожа удалось обезвредить другое мощное взрывное устройство. В общем, обстановка в городе была довольно напряжённая.
Поэтому когда поздним вечером восьмого мая сорок пятого года вдруг началась беспорядочная пальба, мы восприняли это как признак какого-то бандеровского мятежа, однако первый же телефонный звонок всё прояснил: победа!
Так закончилась для меня Великая Отечественная война. Поляки постепенно уезжали на историческую родину (если можно так сказать), из дальней среднеазиатской эвакуации понемногу возвращались те, кто избежал оккупации. Первыми нашими соседями вместо Свенсов оказалось какое-то семейство, из которого я не запомнил никого, но мы со смехом вспоминали их рассказы о том, что они «окувированные», и что в Средней Азии и климат жаркий, и летают «бисквиты» (читай: москиты) во-от такой величины, укусит – и вот тебе язва-пендинка или лихорадка. И со здоровьем у них было неладно: у кого-то «кастрит», у кого-то «катар фильдеперсовой кишки», «тромбохлебит» и что-то ещё столь же экзотическое.
В сорок девятом мы все переехали в Ростов, в основном из-за угрозы украинского национализма. Ростов оказался сильно разрушенным, но постепенно раны войны залечивались и город приобретал жилой вид. В Ростове отец взялся за привычную работу в тресте «Ростовуглеразведка», который в дальнейшем после всех преобразований стал объединением «Южгеология», а я заканчивал школу.
Виктор Владимирович Трощенко родился 1 февраля 1936 года в г. Артёмовск Донецкой области, Украина. В 1958 году окончил Горно-геологический факультет Новочеркасского политехнического института, горный инженер-геолог. До 1964 года работал геологом угольной шахты в Ростовской области, затем старшим научным сотрудником ДонбассНИЛ-ВНИГРИуголь. С 2004 года старший научный сотрудник Южного научного центра РАН, ныне Института аридных зон ЮНЦ РАН. Кандидат геолого-минералогических наук.
