Боялся не волков, а что маму посадят
Мой рассказ будет не про белого, а про седого быка, с которым связан один из самых страшных случаев моей жизни. Ну, да всё по порядку. Правнуки вот не верят, что трудиться по-взрослому я начал с шести лет. Я им и Некрасова читал, повстречавшего в студёную зимнюю пору возницу дров — мужичка с ноготок: «А кой тебе годик?» — «Шестой миновал…» Всё равно удивляются: какой, мол, работник — ребёнок малый? А у меня и отметина с тех пор осталась на всю жизнь от серпа. Полоснул по руке, когда жал рожь на дворином участке.
В нашей деревушке Колосихе в Горьковской области у всех по полгектара земли было при жилье. В основном сажали картошку для себя, овёс сеяли для скотины. И как нам было не трудиться? Война. Мужики все ушли на фронт. Наш с братом батька пропал без вести почти в самом начале. Да ещё чуть без матери не остались. Она в колхозе за телятами ухаживала. Дома корова не всегда ж доилась, набрала мама для нас 250-граммовую бутылочку из-под льняного масла обрата, которым телят выпаивали, и попалась. Присудили штраф большой. Пришлось свою корову продать. А могли и посадить. Тогда это просто было.
В ближайшем от нас городке на рынке кто-то повесил на видном месте листочек с популярным тогда стишком: «Картошечка, картошечка, какая тебе честь! Если б не было картошечки, чего бы стали есть?» Нашли, кто сделал, — и в лагеря. А картошка и правда была чуть не единственной нашей едой. Во время войны кто-то вспомнил, что года за два до того зарыли в яму картошку, не поместившуюся в амбар. Откопали, разделили поровну между всеми. Под корочкой оставалась одна гниль, но в ней содержался крахмал. Ничего, пекли на сковородке и ели. Шутили: галеты!
В семь лет я уже в колхозе на подхвате был. Мы, детвора, погоняли лошадей, когда обмолачивали снопы. Да много всякого приходилось выполнять. Война закончилась, а легче не стало. Голодные, босые, раздетые. Только в 1946 году вновь открылась школа. Первоклассникам от семи до восемнадцати лет было. Как-то, пока в школе сидел, снег пошёл, так и пришлось три километра по снегу босиком бежать. Уроки часто приходилось пропускать из-за работы в колхозе. Когда мне было десять лет, и произошёл тот страшный случай.
Летом женщины косили по болотам траву. Стога укладывали там же неподалёку. А зимой как раз речка Ветлуга – приток Волги замерзала, возили сено в деревню на ферму. Было в колхозе две лошади-доходяги и седой бык. С фронта вернулись только два односельчанина, да и те калеки — без руки, без ноги. Они управляли лошадьми, а мне нагрузят килограммов триста сена на быка — вези. Когда они меня по дороге обгонят, когда я раньше в деревню притащусь. Я за это дело брался охотно. Матери — лишний трудодень. За год нужно было их двести с чем-то заработать. А не за каждый день и начисляли-то полный, бывало, что 0,7 или 0,8. А когда расчёт наступал, годовой заработок мать в котомке на плече приносила. За сеном ездить было выгодно ещё тем, что две жердины, на которые сено нагружали, можно было дома на дрова оставить. А так просто дров в лесу набрать не разрешалось.
Лёг я с подветренной стороны возле быка – от него тепло, в тулуп отцовский поплотнее завернулся.Проснулся среди ночи в сугробе, а на быке снег не тает
Бык старый, седой, кожа да кости. На копытах у него по две маленькие подковки, иначе в горку не поднялся бы. Управлять им особо не нужно было, сам дорогу знал, да и веточки вдоль дороги были утыканы. А вот поднимать его, когда падал, приходилось. Мужики наказали: если долго вставать не будет, сунуть ему под хвост пучок сена и поджечь. И видно было по быку, что горетый он был не раз. Вот упал он, я пинками, криками раз поднял его, второй, а потом возле кладбища между двумя деревнями упал — и ни с места. Какой там сено поджечь — двадцать градусов мороза, руки задеревенели, спичку достать не могу, не то что поджечь. Я и кричал, и плакал, и кусал его — не реагирует, лежит и всё тут. День короткий, в два часа уже темнеет. А метель метёт всё сильнее. Лёг я с подветренной стороны возле быка – от него тепло, в тулуп отцовский поплотнее завернулся и заснул обессиленный. Проснулся среди ночи в сугробе, на быке снег не тает, закоченел он уже.
В лесу между деревьями засверкали парные огоньки — глаза звериные, лисы тявкают совсем рядом. Потом завыли волки... А я в таком ужасе!.. И не волков боюсь, испугался, что мать посадят.
Мама, конечно, уже хватилась меня, поняла, что какая-то беда случилась — надо встречать. А ехать-то не на чем. Лошади колхозные за день вымотались, их с места не сдвинешь. Уж не знаю, как меня и во сколько ночью обнаружили. Дома оттёрли керосином. Тогда это было лекарство от всего: и горло им полоскали, и от обморожений спасались. Но всё равно всю жизнь дают о себе знать обмороженные конечности и уши. И страх, пережитый за маму, помню как сейчас.
Валентин Куницын,
1936 года рождения
х. Марьинский, Новокубанский р-н, Краснодарский край