– Мамочка, я ухожу на фронт.

Екатерина Семёновна остановилась посередине комнаты, качнулась к стулу и села, держась за спинку. Она с удивлением смотрела на сына, остриженного наголо. «Какая была шевелюра!» – первое, что пришло в голову. 

И новое видение: Петя-восьмиклассник заходит в дом с Павликом. Говорит: «Мамочка, покормите нас». Она пытается заглянуть в глаза сыну, понять, зачем он привёл мальчугана, о котором идут недобрые слухи. Петя не поднимает глаз. Мать всё же накрывает на стол, ребята едят, благодарят. Уходят. Потом возвращается Петя, кидается на шею: «Хочу показать Павлику нормальные отношения в семье, перевоспитать его, а то он одну только грубость и видит». 

И вот Павлик уже привычно заходит в дом, кивает Екатерине Семёновне: «Здравствуйте, мамочка. Я к Пете, уроки делать…»

– Что же вы молчите, мамочка? – спрашивает Петя. Она выплывает из грёз.

– Какой же ты фронтовик? Школу среднюю не окончил. Тебе и семнадцати нет…

– А вы не говорите, что я двадцать пятого года рождения. Я рослый. Подумают, старше…

И в станицу Дундуковскую, в Краснодарский край, стали приходить письма Перебейновой Екатерине Семёновне. Писал кратко: жив, здоров, не беспокойтесь, всё нормально, работаю…

Летом 1943-го письма приходить перестали. Мать убивалась: что-то неладно с Петенькой. Отец успокаивал, говорил, что письма могли задержаться на полевой почте. А потом пришла телеграмма: Пётр сильно ранен, находится в Сочи. 

Екатерина Семёновна отправилась на железнодорожную станцию. Бегает от эшелона к эшелону, никак сесть не может. Показывает телеграмму дежурному: «Смотрите, сын тяжело ранен». Тот в ответ: «Нельзя в воинские составы». И вдруг – знакомый голос: «Это же мамочка наша! Сюда, сюда!» – зовёт её тот самый Павлик. Подбежала, два матроса подхватили её под мышки и втащили в вагон. 

Перебейнова доехала до госпиталя. Прежде чем пустить мать в палату, с ней поговорили врачи: у Пети тридцать шесть ран разной сложности и глубины, посоветовали выплакаться и успокоиться, прежде чем заходить к сыну.

«И всё-таки не смогла сдержаться, ноги подкосились. Он лежал под марлевым пологом, перебинтованный и весь чёрный, опалённый. Руки – на подставках. Говорить не может, челюсть разбита. Кормить его через рот нельзя было, пищу вводили искусственным способом. И всё же шепчет: «Мамочка… вижу», – вспоминает Перебейнова в книге «Баллада о матери». Она провела с сыном месяц, затем его отправили долечиваться в Днепропетровск. Оттуда он сообщил, что «только здесь обнаружил, что нет уха». Стал учиться на радиста.

Через месяц уведомил родителей, что прибыл в Бессарабию, в артиллерийский противотанковый полк радистом. 

Последнее письмо Пётр Перебейнов написал 22 ноября 1944 года. «Привет из Югославии. Сообщаю, что жив, но не здоров, нахожусь в госпитале. Меня ранило в Белграде. Сделали операцию, вырезали селезёнку, зашили кишки и живот, так что теперь всё хорошо. Целую крепко, ваш сын Пётр».

И письма прекратились. 

Екатерина Семёновна всё говорила мужу: сходи в военкомат, узнай, что там. А тот молчал. Знал. Боялся, что жена не выдержит удара. И ей действительно стало плохо. Но как пришла в себя, стала мечтать: съездить бы в Югославию, найти бы Петю. «Да только где его искать?» – спрашивала.

И тут случай. Приехал в Ростов на гастроли югославский певец Джордже Марьянович. Перебейнова к нему кинулась, рассказала историю сына. Марьянович обещал разыскать могилу Пети и возложить к ней цветы от её имени. Обещание сдержал, в скором времени прислал ей фотографию с кладбища. В письме также было приглашение в Белград и обещание отвести к могиле Екатерину Семёновну. 

...Конечно, поехала. 

Пётр Перебейнов родился в Краснодарском крае, а погиб в далёкой Югославии. Екатерина Семёновна говорила: «Нас, матерей, обокрала война. Но я хоть сына нашла. Повезло». 

А сколько не вернувшихся домой так и не смогли найти? 

И где их искать?

Ирина БАБИЧЕВА