В лицо отца я не помню...
Эта трагедия преследует меня всю жизнь.
Чем дальше уходят от нас далёкие военные годы, тем меньше остаётся участников и свидетелей тех страшных событий. Вот уже во всём нашем Селивановском поселении нет ни одного участника Великой Отечественной войны. Не так густо и нас, детей войны. Во время оккупации мне было 6 лет. Отдельные эпизоды того времени сохранились в памяти довольно чётко...
Хуторок наш был маленький, до 10 дворов, но имел громкое название «Новая культура». Отец работал на колёсном тракторе СТЗ. Домой приезжал всегда в пыли и мазуте. Мама наливала горячей воды в жестяной таз, где он мылся, фыркал, расплёскивал вокруг себя воду. Потом опрокидывал меня на кровать и небритой щекой проводил по моему голому животу. Было щекотно, колко и весело.
Последнее моё воспоминание об отце – проводы на войну. Ему в ту пору было 30 лет. Сбор для отправки на призывной пункт станицы Боковской был назначен во дворе моего двоюродного деда, Кирилла Емельяновича Сиволапова, в хуторе Голенском. Шли мы туда с бабушкой Фёклой Агафоновной. Она всю дорогу плакала. Плакал и я, но, скорее, из солидарности. Трагичности момента я тогда ещё не осознавал. Проводы больше запомнились мне тем, что дедушка Кирилл угощал нас мёдом со своей пасеки.
Под причитания женщин призывников посадили на пароконные брички и повезли на войну. Мама не присутствовала – в этот день родилась моя сестрёнка Ниночка. На сборном пункте в станице Боковской отец отпросился на минутку, забежал в роддом, посмотрел на дочку, попрощался с женой и ушёл на войну. Как оказалось, навсегда… «Погиб смертью храбрых на курско-орловском направлении», – так было сказано в похоронке.
В лицо отца я не помню. Эта трагедия преследует меня всю жизнь. Не сохранилось ни одной фотографии. Сестрёнка тоже погибла, не пережив оккупации. В холода немцы выгнали нас из дома в погреб, где Ниночка простудилась и умерла. Помню только её кудрявую белую головку. Помню, как её хоронили. Гробик, сбитый из старых ящиков, поставили на самодельный возок, в который впрягли маленькую, бывшей белой масти лошадку, вся грива и хвост которой были залеплены репьями. Лошадка с великим трудом тащила этот скорбный груз, опустив голову с отвисшей нижней губой, как будто вместе с нами скорбя об утрате. Небольшая процессия шла молча, а позади всех брела, как тень, мать…
И больным ягнёнком не побрезговали
В первые же недели оккупации немцы принялись наводить ревизию в хозяйствах хуторян. Когда самое лучшее и пригодное было отобрано, началась вторая волна грабежей, проводимая румынами. Эти уже не брезговали ничем. У нас ещё оставалась небольшая худая и болезненная ярочка. Страдала она диареей, весь зад у неё был всегда мокрым и увешанным ссохшимися округлыми со сулями. Когда она шла или бежала, раздавался невероятный шум. Немцы подходили к ней, пинали сапогом. Ярка вставала, демонстрируя свою немощь и болезненность. Немцы брезгливо морщились и, недовольно бормоча, уходили. Мама надеялась, что ярочка так и останется нам на завод. Но однажды к нашему двору подъехали на пароконных дрожках два румына. Они по-хозяйски стали осматривать двор. Увидев ярку, схватили её и поволокли за двор. Мама, плача, пыталась объяснить им, что ягнёнок больной и в пищу не пригоден. Но никакие мольбы бедной женщины не смогли разжалобить «доблестных» румынских вояк. Связав ягнёнка, бросили на дрожки и поехали дальше. Вокруг соседнего дома были заросли дикого терновника, где прятались уцелевшие куры. Там их поймать было невозможно. Тогда солдаты стали стрелять в кур из винтовок. Услышав стрельбу, ярочка перепугалась и стала неистово трепыхаться. Каким-то чудом она развязалась, спрыгнула с дрожек и прибежала домой. Обрадованная мать опять закрыла её в сарай. «Охотники», вернувшись с трофеями и не обнаружив ягнёнка, направились к нам. Мама, чувствуя неладное, кинулась за хату, я за ней. Бежавший впереди солдат одной рукой схватил маму за волосы, а другой выхватил кинжал и занёс над её головой. В это мгновенье второй румын, что-то крича, обогнал меня и схватил первого за руку. Удара кинжалом не последовало… Громко препираясь и жестикулируя, солдаты скрылись за углом. Мама, очень бледная, опустилась на землю. Долго мы ещё сидели так с ней, обнявшись. Дрожащей рукой она гладила мои волосы и что-то шептала, может быть, молитву, а по её щекам текли слёзы… Ярочки мы лишились.
Концерт и пожар
Советские войска, изгнав фашистов с нашей территории, ушли на запад. Задержались у нас только артиллеристы-зенитчики. За усадьбой наших соседейстариков на лужайке установили свои орудия, вырыли землянки, сверху в несколько рядов накатали брёвна, засыпали их толстым слоем земли и похозяйски обустроились. Солдаты были общительными, дружелюбными, старались помочь, чем могли. Делились едой и вещами. Кому-то дали застиранную добела гимнастёрку, кому-то брюки схожего качества, а кому и отслужившие действительную службу сапоги. Брату Филиппу подарили синий комбинезон, новый, очень малого размера. Скорее всего, он не подходил никому из рослых солдат. Мне досталась старая военная, с чёрным околышем и лопнувшим лакированным пластмассовым козырьком фуражка. Была она размера на три больше моей головы. Но мы этими подарками очень гордились.
Зенитчики иногда постреливали по пролетавшим немецким самолётам. Но те шли, как правило, на большой высоте и, по-моему, не очень страдали от обстрела. Особого напряжения в боевой деятельности батареи, похоже, не было, так как солдаты однажды объявили о том, что для хуторян силами участников художественной самодеятельности зенитной батареи будет дан концерт. Весть эта мгновенно распространилась по хуторку. Народ наш в этой глуши никогда ничего подобного не видел. С согласия наших соседей-стариков мероприятие решено было провести в их доме – самом большом в хуторе. Вдобавок только у них имелась семилинейная керосиновая лампа с подставкой и отражателем света. Её можно было ставить на стол или, вбив в стену гвоздь, вешать на стену. Второй вариант оказался предпочтительнее. Подставку повесили между окнами под самый потолок (чтобы света было больше), на неё водрузили лампу. Угол в зале отгородили плащ-палатками и приспособили одновременно под гримёрную и реквизиторскую комнаты для артистов.
В назначенный час в жилище стариков набилось столько народа! Пришли даже те, кто с трудом передвигался. Люди лежали, сидели на полу и друг на друге, но в большинстве стояли. И вот концерт начался. Конферансье веселил публику. Артисты разыгрывали смешные сценки, читали стихи, пели частушки на злободневные темы, показывали несложные фокусы, читали монологи, играли на гитаре – в общем, старались вовсю. В комнате в результате большо-
го скопления людей стало не хватать кислорода. Пламя лампы начало «приседать». Фитиль выкручивали – пламя оживало, но тут же сразу и слабело. Фитиль чадил и искрил. На беду стекло лампы оказалось в опасной близости от потолка. Он был сделан из струганных досок, прибитых к перерубам. На чердаке на этих досках была расстелена полова для утепления, на которой старик раскладывал свежие яблоки, и половой же их укрывал. Снизу доски подогревались комнатным теплом, и фрукты прекрасно сохранялись зимой. Со временем доски рассохлись, и между ними образовались трещины. Жар от стекла лампы проник через трещины к сухой, как порох, полове, она вспыхнула, и начался пожар.
Концерт был в разгаре. Шум, восторженные возгласы, аплодисменты, разгорячённые счастливые лица и весёлый смех... А тем временем загорелась камышовая крыша, и пламя уже вырвалось наружу. Никто из присутствующих на концерте этого не заметил. Часовой у орудий увидел пламя и поднял тревогу. Прибежали солдаты, остававшиеся на батарее. Организованно, без паники стали цепочкой, раскрыли двери и по одному, передавая из рук в руки, стали вытаскивать незадачливых зрителей во двор и выносить хозяйское добро. Потом приступили к тушению пожара, но оказалочь, что нет воды. Из-за высокого залегания грунтовых вод вода в небольшом колодце замёрзла. Пробили лёд – нет вёдер. Решили кидать снег – нет лопат. А пожар всё разгорался. Видя безнадёжность ситуации, командир батареи предложил старику такой план: выстрелом из зенитного орудия снести горящую крышу, но сделать так, чтобы стены остались целыми. Старик на это не согласился, и хата сгорела дотла. Обескураженные зрители в темноте разбредались по домам, благодаря бога, что остались живы, и наших солдат за спасение.
После пожара старики перебрались в добротную летнюю кухоньку во дворе. Всё имущество стариков солдаты спасли. К чести военных, и стариков они в беде не бросили. Местность наша безлесая, строевой лес, тем более в лихое время, найти было невозможно. Солдаты при передислокации разбирали землянки и брёвна для накатов обычно увозили с собой. Но в этот раз, уезжая, оставили старикам брёвен на постройку дома. Впоследствии старики из этих брёвен построили флигелёк, где и проживали до тех пор, пока их не забрали в город дети…
* * *
...Уже более 25 лет прошло с того дня, как ушла из жизни мама – Наталья Федотьевна Сиволапова. Совсем недавно покинул этот мир мой брат Филипп Андреевич Сиволапов и дядя Дмитрий Андреевич Сиволапов. Да, наверное, если и остались живые свидетели этих событий, то их считанные единицы… Светлой памяти всех ушедших я и посвящаю эти воспоминания…
Николай Андреевич СИВОЛАПОВ
х. Вячеслав, Милютинский р-н,
Ростовская обл.
