Исповедь матери: «Будто отрезали кусок меня»

Мать корит себя за смерть сына. Но на вопрос: «А что я могла поделать?» – ответа так и не находит.

С Верой Николаевной нас свела профессия. В журналистике она лет сорок, если не больше, и сейчас, на пенсии, связи с районкой не порывает. Любит работу, видно. Потому сразу определила: вот кто поможет мне подыскать интересную житейскую историю.

– Помогу, – пообещала. – Только подумать надо.

Коллега не отзывалась с полгода. А потом пришло письмо: «Не оправдала я ваших надежд. Несобранность – следствие усталости, возраста – усугубилась после смерти сына в январе. Чувствую себя раздавленной. Сын был наркоман, горя с ним хлебнула достаточно. После смерти сыночка, мне так казалось, буду писать об этом, писать и писать! А нет, не пишется...»

Показалось, что сама того не осознавая, давала она мне подсказку: напиши обо мне (у самой руки не поднимаются), помоги разобраться, дай взглянуть на собственную жизнь со стороны, подскажи, как успокоиться, как жить дальше...

...На автобусной остановке она стояла одна. Да будь там и толпа, я бы угадала её. Была в невысокой фигурке узнаваемая придавленность жизнью. И взгляд... Взгляд, обращённый в себя.

Мы шли берегом Дона. Вера Николаевна с какой-то излишней поспешностью углубилась в свою казачью родословную по отцовской линии. Но уже тут, готовясь к разговору «предметному», особо анализировала черты семейного характера: ершистого, непримиримого, самодостаточного, властного. У дома нас встретила умильная лохматая собачонка, за порогом – исхудавшая кошка. Хозяйка привычно пообщалась с домашними «по-человечески». Небольшой домишко с подслеповатыми окошками почти целиком состоял из довольно просторной комнаты, окружённой по периметру книжными шкафами.

Я сама

Покочевав по креслам, устроились обе более-менее комфортно. Хозяйка погрузилась в рассказ. Пятидесятые. Первая любовь, первая страсть. Вера, очертя голову, через полстраны в общем вагоне, превозмогая токсикоз, едет за сбежавшим от неё женихом. Здесь чувства достигают апогея. Неофициальная свекровь разбивает союз, девушка избавляется от будущего ребёнка и на последние гроши возвращается домой, отметив в вагоне своё совершеннолетие булочкой с томатным соком. Любимый примчался следом, в ногах валялся, вымолил прощения, поженились, только разбитого не склеили.

– Перегорело. Опротивел он мне. Так опротивел, что видеть его не могла, – говорит это Вера Николаевна с омерзением, даже спустя полвека.

С того момента и навсегда работа стала главным смыслом. Вера устраивалась в различные редакции, поступила заочно на журфак, с азартом постигала газетное ремесло. В то время молодым, к счастью, были открыты все дороги. Вот только личное долго не складывалось.

Анатолия Михайловича в редакции держали из жалости и за талант. Был он запойным пьяницей и журналистом непревзойдённым. На одной из коллективных вечеринок он предложил Вере без особых реверансов: «Давай жить вместе». И они сошлись.

– Журналист Анатолий Михайлович был от Бога. И человек неплохой. Но порок его съел. Да и не было у нас чувств особых... В день зарплаты всегда повторялось одно и то же: перешагнёт порог и рухнет.

Знакомая тошнота подкралась среди серых будней, когда дни творческого подъёма мужа сменялись неделями беспробудного пьянства. Сторонние люди – и те удивлялись: «Вера, да ты подумай, от кого ты забеременела?!» А мама как просила избавиться от ребёнка!

Я уж было и собралась. Но потом вдруг пришла такая твёрдая решимость: рожу! Рожу и воспитаю сама. Справлюсь. Сады-ясли есть. Ничего.

В Союзе так жили миллионы современниц. Малыш особых хлопот не доставлял. Помогала мама. Вера наконец-то почувствовала себя профессионалом. Периодически меняла коллективы, и везде брали охотно, ценили. Особенно заладилось всё в Калмыкии, куда подалась проторенной подружкой тропой.

– Объективно – те пять лет были лучшими в моей жизни...

Испытание большим городом

Роковой стала мечта о переезде в Ростов. Старый знакомый, работник обкома партии, по-доброму предупреждал: «Смотри, Вера, в большом городе сына потеряешь. Вон мой старшеклассник – совсем от рук отбился. Сейчас у них на уме хиппи, панки всякие. Родителей и слушать не хотят». Переезд состоялся. Объединив все ресурсы, Вера купила-таки – нет, не дом, не квартиру – жильё. Без удобств, без ремонта, с кучей проблемных соседей. С работой тоже вышло не гладко. С горем пополам устроилась в газету в пригороде. За Олежкой присматривала мама. Но через год её не стало. И вскоре помощь в воспитании стала оказывать детская комната милиции. Ещё четырнадцати мальчишке не было, когда с друзьями украли мопед. Покатались и бросили. Но дело завертелось. Попал он в спецшколу, неплохую, макаренского типа.

– Сезон всего пробыл там Олег, однако вернулся спокойный, послушный. Где-то вот тут, наверное, упустила его. Попросил однажды сходить с ним в выходные куда-то. А у меня работы навалилось, выходных вообще не было. А с другой стороны, что изменили бы те два дня? Что я могла поделать? Потом он окончательно отдалился... Работать хотел устроиться, но пятнадцати не исполнилось, не брали. Пошёл в ПТУ. Недели две проучился с интересом. Дальше всё наскучило, кроме друзей. Как-то гуляли они, развлекались, были с ними девочки... В общем, случилась попытка изнасилования. Олег ни при чём был, но квалифицировалось дело как групповое. Кому семь лет дали, кого оправдали, Олегу присудили пять.

– Что-то многовато – пять лет – несовершеннолетнему за «ни при чём»?

– Так статья серьёзная была – «групповое». Каждые три месяца я навещала его в тюрьме. Он много читал, размышлял о своей жизни, о будущем. Специальность там какую-то получил. Кажется, токаря. Тут гласность началась, в периодике закрытых тем не стало. Я еженедельно семь изданий читала. Многое узнала , что творится за колючей проволокой, поняла сына, жалко мне его было. Отсидел три года девять месяцев.

Однажды, когда пришёл Олег домой за полночь очень странным, нашла мать в его кармане таблетки и поняла, что это те самые «колёса», которыми одурманивают себя наркоманы. Обратилась за помощью к участковому.

– Помог, – горько усмехается женщина, – подловили на наркотиках и посадили.

И это был не последний казённый дом. Десять лет от звонка до звонка отсидел Олег за разбой и грабежи с поножовщиной. И снова – «нож был не у него». А срок большой – «так групповуха ж».

Точка невозврата

За несколько часов исповеди несчастной женщины я изучила все корешки обширной домашней библиотеки, рассмотрела фотографии местных пейзажей, выставленные на виду, и фотографии Олега, принесённые ею из маленькой спаленки. Услышала несколько историй, как могла, но не захотела эта женщина поступиться своей «свободой».

– Замуж звали. Не создана, наверное, для семейной жизни. У меня работа всегда была на первом месте. Хотя об одном жалела. Хорошо мы встречались, собирались уже пожениться. А потом пошли всей семьёй в зоопарк. Смотрю, он ведёт себя, как глава нашего маленького коллектива. А я насилия над собой не терплю. Нет, думаю, свобода мне дороже. Потом локти кусала, ревела в подушку. Хотя не жалею.

– Но лучше ж ребёнку в полной семье?

– Мои родители разошлись, когда я уже взрослая была, но что проку в полной семье, если отец деспот?

– А вас сын так не воспринимал?

– Не знаю. Может быть. Орала я на него много. А что было делать? Нет, ну что я могла поделать? Я-то его ничему плохому в жизни не учила. Понимаю, что виновата. Но где его упустила, не знаю. Когда мне было воспитанием заниматься, если я всё время работала? Работа была на первом месте. Было гнездо. А я его своими руками разорила.

Что пришлось перенести Вере Николаевне, когда, отсидев последний срок, вернулся Олег домой и к прежнему образу жизни, рассказывает она буднично, не оправдывая, но понимая сына, хотя духовной близости между ними так и не возникло. И очень остро переживает утрату:

– Когда он умер, будто отрезали кусок меня.

Было Олегу сорок два года. В последние дни, находясь в туберкулёзной больнице, он судорожно цеплялся за жизнь. «Как я хочу жить, спасите меня, спасите», – просил с надрывом. Но было поздно…

Что труднее – хоронить сына-наркомана или жить с ним? – не спрашивайте об этом матерей. Эту боль они не в силах объяснить. Как не способны часто отыскать в их общем прошлом ту точку невозврата, когда всё могло сложиться иначе.