20 лет. Аграрная реформа: «Оставлять колхозы в прежнем виде было нельзя»

За годы реформ тысячи советских хозяйств разорились и стали добычей крупного капитала. Кто в этом виноват?

Реформирование колхозов было одной из главных задач аграрной реформы. Плановые хозяйства предстояло передать в руки их работников, превратить в полноценных участников рынка. Этот процесс получил название нижегородской модели реформирования. Как оказалось, далеко не все созданные предприятия стали успешными. Многие разорились и поменяли владельцев. По какой причине это прои­зошло? Зачем вообще нужно было менять колхозные порядки? Почему в начале 1990-х сельское хозяйство свалил диспаритет цен? Мы продолжаем проект «Двадцать лет аграрной реформе». На вопросы «Крестьянина» отвечает один из авторов нижегородской модели, доктор экономических наук Василий Якимович Узун.

Наша справка

Василий Якимович Узун.

Руководитель отдела институцио­нального анализа аграрной экономики Всероссийского научно-исследовательского института аграрных проблем и информатики им. А.А. Никонова. В 1994-1998 годах был членом межведомственной комиссии по развитию АПК при правительстве РФ. Доктор экономических наук, заслуженный деятель науки Российской Федерации.

Почти по Столыпину

- Василий Якимович, многие селяне до сих пор с теплотой вспоминают о колхозной жизни. Всё-таки была стабильность, ясность. Как появилась идея реформировать колхозы? Зачем вообще это понадобилось?

- Нижегородская модель была логичной попыткой воплотить в жизнь положения нового российского законодательства. В 1990 году были приняты два важных документа. В законе о земельной реформе упоминалось, что земля колхозов передаётся им в собственность и делится на паи, принадлежащие конкретным работникам. А в законе о крестьянских хозяйствах указали уже чётко - можно создавать крестьянские хозяйства, используя колхозные земельные доли и имущественные паи.

Годом позже появился Земельный кодекс РСФСР. В нём предусматривался особый порядок приватизации земли и имущества колхозов и совхозов. Не такой, как для остальной народной собственности. То есть речь шла не о выпуске ваучеров, которые мог купить каждый, а о разделении земли и имущества колхозов между их членами. Хотя многие экономисты настаивали именно на ваучерной схеме. К счастью, аграрные комитеты разных уровней отклонили эти предложения.

Вообще, мы очень долго выбирали, как делить колхозную землю. В Прибалтике и Восточной Германии власти провели реституцию - вернули землю тем, кто владел ею до коллективизации. В России это было невозможно - земельных документов сохранилось мало.

Был вариант просто разделить земли между всеми, кто на них живёт - по количеству едоков (вариант Столыпина) или работников. Но сделать так тоже было нельзя. Мы боялись, что разрушится материально-техническая база, находящаяся на участках, - автомастерские, склады и пр. В итоге решили сделать почти как Столыпин. То есть выделить людям доли, а что с ними делать, пусть решают сами. Сначала землю отписали колхозникам, потом пенсионерам, соцработникам. Изначально было ясно, что немногие станут работать на земле. Но мы считали, что дать её надо всем.

Шёл 1991 год. Принятые законы не реализовывались. Правительство распоряжалось землёй по своему усмотрению. Например, фермерам передавали только 10% земли. Выделяли её по 20, 30, 70 га, хотя земельная доля составляла, как правило, пять - десять га. С паями на имущество обстояло ещё хуже. За 1991 год списали до 20% колхозной техники. Естественно, машины не выбрасывали, а продавали на сторону.

Поэтому в декабре 1991-го, когда депутаты ушли на каникулы, Ельцин издал указ о земельной реформе. Указы президента становились законами, если в течение двух недель их не опротестовывал Верховный Совет. Ельцин рассчитывал, что Совет за две недели не соберётся. Так и получилось - хотя противостояние уже было, коммунисты считали, что контроль над землёй надо предоставить председателю колхоза, а не владельцам паёв.

В подписанных бумагах стоя­ли жёсткие сроки. Руководителей хозяйств обязали за несколько месяцев провести собрания и выяснить, кто берёт землю, а кто нет. Если никто, то земля остаётся государству. Отказаться от земли в России решили всего две тысячи хозяйств. Большинство согласилось. И формально государственная земля, имущество перешли к колхозникам. Разбазаривание прекратилось. Передавать участки посторонним лицам уже было запрещено.

Дело, однако, снова застопорилось. Как решать, кому какое имущество отойдёт? Как рассчитывать доли? Утверждённой процедуры раздела не было. К министру сельского хозяйства со всей России приезжали главы хозяйств с документами на раздел земли и имущества. По 30-40 человек в день. И министр лично подписывал каждому бумаги.

И вот в конце 1992 года к нам в институт обратился молодой губернатор Нижегородской области Борис Немцов. Дескать, вы, наука, помогите нам провести реформу в соответствии с законом. Распишите процедуру, отработайте её. Собственно, так и появилась нижегородская модель реформирования. Почти на полтора года мы, группа учёных ВИАПИ имени А. Никонова, переселились на Волгу. Также создали рабочую группу из местных специалистов и зарубежных консультантов.

Можно ли было вообще не реформировать колхозы и сов­хозы? Я считаю, что нет. Они создавались для работы на государственной земле, с госсобственностью. А раз тип собственности поменялся, возникли частные владения, надо было адаптировать хозяйства к новым условиям.

- Как проходило реформирование? Какую процедуру вы в итоге отработали?

- Мы выбрали пять пилотных хозяйств, желающих провести реформирование. Разработали методику и провели аукционы по разделу земли, имущества. Создали типовой арендный договор. Мы считали: раз человек начинает своё дело, значит, ему надо всё объяснить, показать, снабдить необходимыми документами и пособиями. Этим и занимались. Отбирали лидеров, готовых заняться бизнесом, - агрономов, бригадиров. Каждый из них собирал паи, арендовал участки. Многие объединялись в акционерные общества, товарищества на вере. Открывали магазины, фермы, мастерские...

При этом на проведение реформы государство не выделило ни копейки. Только издавало законы и указы. А денег требовалось много - на землеустройство, оформление документов и пр. Если бы не помощь зарубежных фондов, ничего бы у нас не получилось.

После Нижегородской области мы работали в Орле, Ростове-на-Дону, Рязани, Волгограде. В 1995 году выпустили пособие - как лучше реформироваться, что делать владельцу паёв, лидеру-фермеру, как вести себя региональным влас­тям. В 1996 году Ельцин законодательно обязал местные администрации выдать всем колхозникам документы на земельные доли. Но дальше этого дело не пошло. Многие руководители хозяйств просто спрятали бумаги в сейф. И люди остались ни с чем.

Вместо колхозов - латифундии

- То есть реформа не была завершена? Почему так получилось?

- Да. Многие колхозы, совхозы изменились только на бумаге. То есть земля и имущество как бы принадлежали участникам предприятия, форма собственности изменилась. Но по сути хозяйства просто перешли в руки руководителей. Большинство из них ожидала плачевная судьба. Плановой экономики уже не было, госконтроля тоже. Председатель остался один на один с тысячами работников, которые требовали зарплату, и рынком, который был ему непонятен. Справиться с этим сумели не все.

Многие колхозные главы оказались нечистыми на руку. Строили себе дома, покупали машины. А хозяйство хирело. Некоторые вообще намеренно разоряли колхоз, чтобы прибрать его к рукам. Доводили до банкротства, отдавали подставным фирмам. В 2006 году мы провели исследование 16 тысяч хозяйств. Почти 40% из них уже принадлежали одному учредителю либо группе менее пяти человек.

Конечно, государство тоже виновато - оно не расплачивалось по долгам, была бешеная инфляция... В общем, колхозы подкосили все эти причины разом - сложности управления, мошенничество, экономические проблемы.

Пытаясь оздоровить предприятия, в 1998 году власти приняли жёсткий закон о банкротстве. Думали, это приведёт к притоку капитала в хозяйства. Но получилось иначе. Пришёл крупный бизнес и стал отбирать предприятия у собственников. Началась скупка земли.

- Неужели нельзя было этого предвидеть? Всем известно - никогда крупный бизнес не отличался гуманностью.

- Жизнь так мало зависит от научных разработок! Конечно, мы предвидели опасность концентрации. Но к началу 2000-х годов главные национальные ресурсы уже были сосредоточены у олигархов. Противостоять им было невозможно. Учитывая, что Земельный кодекс разрешал свободную куплю-продажу земли, мы предлагали ограничить площадь участка, который можно иметь в собственности. Но Дума нас не поддержала. Приняли «неработающие» ограничения.

- Американский учёный Стивен Вегрен считает, что концентрацию облегчило то, что земельные паи сразу не были выделены в натуре. В результате люди вносили свои паи в уставный капитал ООО или АО, предприятия разорялись и их вместе с землей скупали холдинги. С другой стороны, выделить землю в натуре сразу было крайне сложно. Выходит, реформа была обречена?

- Владельцам земельных долей мы всегда рекомендовали - не продавай долю, не вноси её в уставный капитал. Лучше отдать в аренду - посмотреть, как станет развиваться рынок. Может, твои дети займутся сельским хозяйством. Но многие не прислушались к нам.

Кстати, насчёт того, выделять землю в натуре или паем, тоже было много споров. Я предлагал давать готовый надел сразу. Но наши американские коллеги говорили: «Нет, пусть лучше соберутся лидеры. Они будут работать эффективнее, выделят себе участок побольше». Мы так и рассчитали - если убрать помехи в обороте земли, то она постепенно перейдёт от плохих хозяев к хорошим. К сожалению, не вышло. Законы о регистрации участков, принятые в начале 2000-х, крайне затруднили оборот.

- Кому, на ваш взгляд, это было выгодно?

- К принятию законов подошли формально. В начале 1990-х главным принципом была целесообразность - принимали то, что нужно, не особо заботясь о формулировках. Поэтому те законы часто критиковали. Сейчас важна юридичес­кая чистота. Но она затрудняет реализацию норм.

Конечно, сыграло свою роль и другое. Олигархам были выгодны сложности в обороте земель. Они-то наймут юристов, справятся, а вот крестьянин-одиночка не может оформить участок.

Сегодня опасность латифундизации земли вполне реальна. Ограничения надо принимать. В той же Европе, если ты имеешь более двух тысяч га, не приходи к государству за помощью. В Японии ограничение действует с 1950-х годов - не более трёх гектаров в «одни руки».

Мы постоянно советуем нашим холдингам - не тяните всё на себя. Если забрать землю, то крестьянин делается простым наёмным рабочим. А наёмник всегда противостоит хозяину: ворует, плохо работает. В городе человек, условно говоря, прикреплён к станку. А пшеничное поле забором не огородишь. Во всём мире так - сельская семья сама несёт ответственность за свой бизнес. При этом она обычно сотрудничает с холдингом или кооперативом. Я думаю, мы к этому рано или поздно придём.

Диспаритет

- Вы отслеживали судьбу реформированных с вашей помощью хозяйств? Они работали лучше, чем бывшие колхозы?

- Все хозяйства мы, конечно, не отслеживали. Но могу сказать, что до 2000 года пилотные хозяйства, созданные по нижегородской модели, были в первых рядах. Там никакой агрохолдинг уж точно не смог бы получить землю бесплатно. В этом, может, и есть главная заслуга модели. А вообще, гарантировать каждому, что он не разорится, нельзя, конечно. Были и те, кто прекратил своё сущест­вование.

- Почему за время реформ гос­поддержка сельского хозяйства была такой слабой?

- Обычно аграрные реформы проводят раньше всех остальных - чтобы этот сектор окреп, устоялся. А у нас реформы проводились во всех сферах одновременно. И сельское хозяйство пострадало от диспаритета цен сильнее других отраслей. Разница в ценах на аграрную продукцию и товары, необходимые для ведения сельского хозяйства, увеличилась почти в шесть раз.

- Да, это больной вопрос. Отчего всё-таки возник диспаритет цен? Ведь еда важнее нефти и газа…

- Советский Союз по потреб­лению продовольствия был среди первых стран мира. А по национальному доходу на душу населения - на 67-м месте. Это значит, что если бы рынок был свободным, люди при своих низких заработках никогда бы не потребляли столько продуктов. Но поскольку прочие товары были в дефиците, а цены на еду занижены, структура потреб­ления исказилась.

Когда наступили рыночные времена, характер покупок изменился. Ещё больше упали доходы населения. То количество продуктов, которое производилось ранее, купить было уже нереально. К тому же открыли границы для импорта. Естественно, зарубежные поставщики задавили наших.

- Но разве нельзя было как-то сгладить ситуацию? Ясно же, что импорт сильнее...

- Внутренний рынок был очень разбалансирован. Кому, что, куда везти - непонятно. Нет ни заготовителей, ни режима поставок. Наладить продажу картошки из Орла было невозможно - то её везут три дня, то не везут. Поэтому картошка приходила из Испании. Вдобавок специальный курс доллара на продовольствие был в двадцать раз ниже, чем на остальные товары. Привозить продукты из-за «бугра» стало выгоднее, чем производить. А не открыть границы было нельзя - города не имели продовольствия. Когда мы наладим внутренний рынок - неизвестно. А кушать-то надо уже сейчас...

- Сегодня, через двадцать лет после начала аграрных реформ, как вы считаете, в чём заключались главные ошибки?

- Видимо, просчётом было то, что в реформе мы сделали главную ставку на руководителей колхозов и совхозов. Боялись, что иначе всё рухнет в одночасье. Директора, фактичес­ки, распределяли имущество, управляли хозяйством. Между ними и владельцами паёв возникали конфликты. Наверное, стоило сделать упор на местную власть, особенно в приватизации земли. Местные власти были бы эффективнее, не прятали бы свидетельства в сейфы. Кроме того, реформа требовала отдельной проработанной программы, статьи финансирования. А их не было. И те, кто сегодня ведёт успешное сельское хозяйство после такого резкого падения цен, - они, конечно, достойны огромного уважения...